Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Лермонт указал на серию рисунков на стене. На всех рисунках были изображены женщины. Присмотревшись внимательнее, Рэдборн решил, что это одна женщина – с большими глазами, гладким овальным лицом, изящными тонкими руками и длинными вьющимися волосами. Красивая, подумал сперва Рэдборн, но чем дольше он на нее смотрел, тем неуютнее ему становилось: взгляд женщины был пугающе ожесточенным и пронзительным, словно она норовила прожечь им дыру в шторах на окне. Рэдборн с ужасом вспомнил незнакомку на мосту Блэкфрайарс и Эвьен Апстоун.
– Что ж, он был умелым рисовальщиком, – наконец выдавил Рэдборн.
– Он был буйнопомешанным безумцем, одержимым парижской певицей. Однако у него было много друзей, и он попал в руки врачей, которые побуждали его писать о своих наваждениях.
Доктор Лермонт взял в руки альбом в синем кожаном переплете.
– Вот послушайте: «Вознамерившись запечатлеть все мною увиденное, я начал покрывать стены моей палаты фресками с живописанием того, что было мне явлено, и записывать здесь открывшуюся мне историю. И на моих картинах, и в рассказах господствует один образ, а именно – образ восхитительной Аурелии, каковая всегда являлась мне в обличье богини».
– Видите, – сказал Лермонт, откладывая книгу. – Это была его муза. Она вдохновила де Нерваля на создание его главных шедевров. Ему очень повезло: у него были друзья, которые навещали его и могли насладиться его творениями. Огромное везение.
– И в этом состоял избранный вами метод лечения? Вы поощряли бред безумцев? Это очень жестоко! Его недуг весьма распространен, как вы знаете… У меня тоже были пациенты с эротическими маниями, о которых они писали в своих дневниках. Однако мне и в голову не пришло бы печатать их записи в «Призме»! Доктор Кингсли хранил их в медкартах и никому не показывал.
– А книги де Нерваля читали люди, мистер Комсток. Он был гением. Увы, в конечном счете видения свели его с ума, зато сколько красоты увидел мир!
Доктор Лермонт нашел небольшой томик с тиснением на обложке и вручил его Рэдборну.
– Это – работа человека еще более несчастного, чем де Нерваль.
Рэдборн опустил глаза на обложку.
Les farfadets: Ou tous les demons ne sont pas
de l’autre monde,
par
Alexis-Vincent-Charles Berbiguier de Terre-Neuve du Thym
– Farfadets, или не все демоны приходят из другого мира, – перевел доктор Лермонт название.
– Farfadets?
– Гоблины. Пожалуй, это самый точный перевод.
Рэдборн умолк. На миг перед его мысленным взором возникли быстрые тени – тень человека, танцующего на развалинах стены, и преследующие его серые силуэты. Рэдборн машинально отмахнулся от этих образов, а затем покосился на Лермонта, который внимательно смотрел на него.
– Да. – Рэдборн натужно засмеялся. – Что ж, видал я ваших гоблинов – в наблюдательной палате Гаррисоновской лечебницы.
Лермонт вздохнул.
– Увы, мне так и не довелось лечить месье Бербигье. А жаль. Он провел всю жизнь среди farfadets – для него это было не самое приятное общество.
– А разве бывает иначе?
– О да! Знавал я людей, которые ни за какие деньги не расстались бы со своими гоблинами. Гоблины терзают их, а те пишут или рисуют. Человечеству от этого одна лишь польза.
– Но ведь их близкие страдают!
– В мире нет недостатка в здравомыслящих людях, мистер Комсток. «Кто приблизится к храму Муз без вдохновения, веруя, что достойно лишь мастерство, останется неумелым, и его самонадеянные стихи померкнут пред песнями безумцев». Я не стал бы спорить с Платоном.
Рэдборн с трудом сдержал резкий ответ. Он вернул книгу Лермонту.
– И что же вы скажете о той женщине наверху? С какой целью вы поощряете ее бред?
– Она – талантливая художница.
– Да, она в этом убеждена. Вероятно, это высшая форма умопомешательства для женщины. – Рэдборн помедлил. – Мне показалось, что она пострадала от несчастной любви. Это верно?
– Да. Она никогда не была замужем и возлагала необоснованные надежды на Берн-Джонса. Однако не его следует винить в развитии ее художественного дара.
Рэдборн неодобрительно воззрился на Лермонта.
– Не его, а вас!
– Обвиняете меня во врачебной халатности? Однако я верю – нет, я твердо убежден, – что именно рисование не дает ей погибнуть от отчаянья! Уверяю вас, мистер Комсток, с моей стороны это милосердие! Остальные сломали или погубили бы ее, пытаясь удержать в неволе. Но, как и вы, я восхищаюсь ее красотой.
Лермонт умолк. Его взгляд обратился внутрь, а на лице отразилась такая мука, что Рэдборн смутился и отвел глаза.
– Вы не представляете, каково мне было ее найти… Увидеть, как это дивное создание бродит в беспамятстве по парку Клеркенуэлл!.. «Достойна ль бабочка быть в море потопленна?»[43] Словом, да, я дал ей краски, карандаши и холсты, и теперь она рисует образы из своей прошлой жизни. Это дает ей сил, мистер Рэдборн, возвышает ее дух. И мой дух тоже.
– Я сказал бы, что все равно наоборот: это доведет ее до полного нравственного разложения. В конце концов, это довело ее до сумасшедшего дома, не так ли?
Доктор улыбнулся.
– Доведет до нравственного разложения, говорите? Что же, живопись и вас нравственно разлагает?
– Нет, разумеется! – буркнул Рэдборн. – Ее родные не против?
– У нее нет семьи, если не считать кровожадного злодея, называющего себя ее мужем. Больше он ее не потревожит, хотя, конечно, она в это не верит. Теперь ей гораздо лучше, я содержу ее на собственные средства. В городе она несколько месяцев жила в частном доме призрения для душевнобольных женщин, но Берн-Джонс счел, что воздух Корнуолла пойдет ей на пользу. И уединенность. Здесь…
Лермонт подошел к небольшому мольберту, на котором стояла акварель.
– Это творение мисс Апстоун. Мне оно кажется чрезвычайно любопытным. – Он обернулся к Рэдборну. – А вам?
Рэдборн принялся хмуро разглядывать картину: беспорядочные мазки и кляксы – желтые, зеленые, черные, но в основном зеленые. Сплошной хаос цвета морской волны и тусклого золота.
– Выглядит так, будто дитя добралось до кистей и красок.
– Поначалу я тоже так думал. Но обратите внимание… Если отойти подальше и присмотреться к этой точке… – Доктор Лермонт ткнул длинным пальцем в картину. – Видите? Можно разглядеть в темноте силуэт.
Рэдборн опять нахмурился,
