Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Это всего лишь картина, подумал я. И она не моя. Никогда не была моей.
– Сейчас! – проорал я в ответ.
Бережно завернув картину обратно в пузырчатую пленку, я поместил ее обратно в короб и застелил опилками. Закрыв и заперев створки, положил ключ в карман. Он тихонько звякнул обо что-то; я на миг сомкнул пальцы вокруг склянки с таблетками и отправился к брату на кухню.
Мы почти не разговаривали. В какой-то момент мне пришла безрассудная мысль: отговорить его продавать картину или, на худой конец, украсть ее. Но я и сам понимал, что это безумие.
Мы обменялись парой сплетен про общих знакомых. Я спросил, удалось ли ему связаться с Ником Хейвордом, у которого я пару раз останавливался, когда работал над декорациями для лондонских спектаклей.
– Нет, не смог до него дозвониться. Но сообщение на автоответчике оставил. Ключи ведь у тебя есть?
Я кивнул. Мне хотелось побольше узнать о Расселе Лермонте, но брат лишь пожал плечами.
– Да я и сам почти ничего о нем не знаю. Но настроен он серьезно, если ты об этом. Задаток дал – сто тысяч долларов. – Я даже не заикнулся, что Саймон, судя по всему, решил оставить меня не у дел, и в этой истории я для него просто курьер. – Мне только удалось узнать, что у него огромная коллекция таких предметов искусства. Он собирает их по всему свету.
Я глотнул кофе.
– А таких – это каких? Я вчера думал об этом и никак не возьму в толк. Если он действительно коллекционирует аутсайдерское искусство, как ты говоришь, то Рэдборн для него излишне традиционен.
Впрочем, я оставил при себе другую мысль: картина, которую я только что видел, не имела ничего общего с остальным творчеством Рэдборна.
– Да мне насрать, – сказал Саймон. – Если Лермонт купит картину, она станет аутсайдерским искусством. И ты вот о чем еще подумай, Вэл. – Он пододвинул к стойке табурет и сел. – Что случится с остальными работами Рэдборна после этой продажи? Как тогда будет выглядеть наше портфолио, а?
– Рэдборн, никто и никогда в здравом уме не назовет творения Рэдборна аутсайдерским искусством. Пол Баньян и прочее – это книжные иллюстрации. Причем они до сих пор печатаются!
– Я не о них говорю. Я про те картины, что у нас дома.
– Дома. – Я допил кофе и поставил чашку в раковину. – Знаешь, если кто и может называть Золотую Рощу домом, так это Ред. Ты ведь ему заплатил? За приезд сюда?
Саймон пожал плечами.
– Дал денег на бензин и платную трассу. Не надо так на меня смотреть! Он, между прочим, бесплатно там живет. Если бы не Ред, мы могли бы сдавать дом.
– Сдавать кому?! Джеку Торрансу? Какой же ты козел, Саймон. – Впрочем, разозлиться на него по-настоящему я не мог: мысли были о другом. – Слушай, как у тебя с наличными? Не хочу бегать по Лондону в поисках обменника.
– Лермонт обо всем позаботится.
Тут в дверь позвонили – на двадцать минут раньше назначенного. Я провел рукой по волосам, все еще влажным после душа, вытащил из кармана скомканную бандану и повязал ее на голову.
Саймон поморщился.
– Они на тебя посмотрят, Вэл, и вызовут службу безопасности.
Опять звонок.
– Иду! – крикнул брат и выскочил в прихожую.
Я все же пожалел, что Саймон не дал мне наличные: за несколько купюр можно было попытаться вытянуть из окружающих какой-нибудь компромат на Лермонта. Все – шофер, личная охрана, оба пилота и стюард «Гольфстрима», – при упоминании его имени расплывались в восторженных улыбках.
– Он вас не обидит, – заверил меня шофер. – Я часто вожу в аэропорт его друзей. У мистера Лермонта очень много друзей, он знает всех!
Шофер улыбнулся. У него были ровные белые зубы, часы «Пьяже», костюм «Армани». Даже Ред был бы приятно удивлен мерами предосторожности, которые Лермонт принял ради сохранности картины: в лимузине было столько поролона, что хватило бы на целую мягкую комнату в психушке. В задней части автомобиля для короба была предусмотрена специальная упряжь. Я бросил рядом свой рюкзак и сел на заднее сиденье.
Мы поехали прочь из города по серым желобам, за последние пятнадцать лет опутавшим плотной затейливой сетью виргинские просторы. Я спросил:
– Вам часто поручают такую работу? Возить людей, которых он просит доставить очередную картину лично в руки?
Водитель кивнул.
– Частенько. Несколько лет назад он купил целую постройку. Какой-то псих из Южной Дакоты соорудил себе хижину из пенопластовых коробок и игрушек «Макдоналдс». Там была стена из одних только пластиковых фигурок Бургер-воров! Мистер Лермонт купил хижину и велел разобрать ее на части. Пылится теперь где-то на складе. А мужик, который ее построил, уехал в Техас.
Я представил, как Рассел Лермонт построит хижину из контейнеров от «бигмака» у нас на Аранбеге.
– Надо же.
Я стал смотреть в окно, стараясь не думать о картине, висевшей на ремнях за моей спиной. Начинался последний день апреля. Весна в том году была поздняя: вишни и яблони все еще стояли в цвету, окутанные бело-розовыми облаками. В ручьях вдоль дороги плескались дикие утки. Шофер с моего разрешения включил радио, и салон лимузина заполнился песнями Шуберта. Не знаю, что послужило тому причиной – музыка, разгорающийся за окном рассвет, живой ли образ дедовой картины перед глазами, – но мир вокруг вдруг заострился и впервые за много лет проткнул медикаментозный пузырь, окружавший мое сознание. Я испытал радость – не просто удовлетворение или отсутствие отчаяния, – а подлинную радость. Когда мы подъезжали к Даллесу, шофер позвонил в аэропорт сообщить о нашем прибытии, и, пока он говорил, я сунул руку в карман брюк. Там лежали ключи: от короба Реда и от квартиры Ника Хейворда.
А еще там были мои таблетки. Я сжал в кулак маленький пластиковый цилиндр с минеральными солями и стабилизаторами настроения – химическими заплатами для моей потрепанной нервной системы. Одно из окон машины было чуть приоткрыто: щель находилась в нескольких дюймах от моего лица. Теплый ветер играл в волосах; пахло яблоневым цветом. Я покосился на водителя, который все еще говорил по телефону, и ненадолго положил сжатый кулак на кромку опущенного стекла.
Затем разжал пальцы. Над травой разделительной полосы мелькнуло вскачь что-то бело-розовое, доля секунды – и вот оно уже осталось где-то позади. Где-то в прошлом. Я полностью опустил стекло, набрал полную грудь выхлопных газов и аромата цветущих яблонь и стал ждать, когда мы приедем.
Глава 9. Погребение
