Бренная любовь - Элизабет Хэнд
– Хреново. – Я стиснул кулаки и уставился в пол. – То есть ты продашь дом этому хмырю, и Реда выселят?
Саймон пожал плечами.
– Ред и так почти там не живет. Не знаю, где он пропадает, но у него теперь своя жизнь. И я на него не в обиде. Сколько можно там куковать? Ты ведь не поедешь туда жить? Рассел Лермонт задумал устроить себе маленькую феодальную вотчину… Вот и пусть устраивает.
Он вздохнул и откинул со лба редкие волосы. Почему-то именно в этот миг он был очень похож на нашего отца, измученного своей бездарно прожитой жизнью.
– Слушай, картина нужна ему позарез, и как можно скорее. Я предлагаю взять деньги и свалить, помариновать Лермонта пару-тройку лет, дождаться роста цен на недвижимость и тогда уже продать ему Золотую Рощу. Если он не расхочет.
Саймон пододвинул свой стул поближе.
– Завтра Ред привезет картину с острова, будет у меня дома около полудня. Ты только скажи, откуда хочешь лететь: из Вашингтона или из Нью-Йорка? Я позвоню Лермонту, он подгонит самолет и бумаги, пришлет в аэропорт своего человека. Ты сядешь, прилетишь в Лондон, потом полетишь обратно. Если захочешь. Можешь в Лондоне остаться, если будет настроение. Поживешь у Ника Хейворда, он к подруге переехал, квартира пустует. Я ему позвоню, договорюсь.
Я сокрушенно вздохнул.
– Черт бы тебя побрал, Саймон.
– Вот и славно. Спасибо, Вэл. Ты молоток!
Саймон поднялся, достал бумажник, бросил на стол пару двадцаток, затем снова взглянул на меня.
– Ну, как поступим? Хочешь вернуться в Нью-Йорк за вещами?
Я встал, едва не опрокинув стол.
– Никаких важных вещей у меня там нет. Все свое ношу с собой. – Я нащупал в кармане бумажник и склянку с таблетками, снял со спинки стула свою замызганную замшевую куртку и надел ее. – Полечу отсюда. Можно из аэропорта Даллеса, мне все равно. Сегодня заночую у тебя. Только скажи этому Лермонту, что лететь надо в Гэтвик.
– В Гэтвик?
– Ага. – Я прошел через маленький дворовый огородик. – У меня там байк. Если уж я возвращаюсь, заодно его выгуляю.
Я посмотрел на Саймона, на его довольное раскрасневшееся лицо, и подумал о Золотой Роще. Подошел к брату, взял у него портфолио с работами Рэдборна и бросил его на землю. Фотографии выпали на тронутые порчей цветы и битое стекло.
– Не жди меня, Саймон, – сказал я. – Буду у тебя к приезду Реда.
В итоге с Редом я так и не повидался. Ночевать решил не у Саймона, а в отеле неподалеку от его таунхауса на Ар-стрит. Около пяти часов я подошел к его дому; брат поджидал меня у двери.
– Вы разминулись, – сказал Саймон. – Он ехал всю ночь, прибыл сюда часам к двум. Позавтракал и умотал обратно. Ему надо какой-то проект закончить на этой неделе. – Вид у Саймона был слегка виноватый и при этом взбудораженный: как у ребенка, который ночью заснул и не увидел Санту, но зато получил целую гору подарков. – Если бы ты заночевал у меня, вы бы пообщались!
– Да, но если бы я заночевал у тебя, мне пришлось бы общаться и с тобой.
Вообще-то мне действительно было неловко. Я уже несколько лет не навещал Реда в Золотой Роще, только звонил ему изредка, и теперь меня мучила совесть. Я вошел в дом.
– Эх, черт. Скажи ему, что я постараюсь приехать летом, ладно?
– Сам и скажи, Вэл. Уж сраный мобильник ты можешь себе позволить, не студент! Ах, прости, я забыл: ты ведь никогда и не был студентом.
– Где картина, Саймон?
Я прошел за ним в коридор. У брата был отличный дом, в который он перевез все лучшее из Золотой Рощи: избранные картины Рэдборна и дедову антикварную мебель времен движения Искусств и Ремесел – кресла Лаченса, оригинальную моррисовскую скамью с высокой деревянной спинкой, изразцы с аранбегского камина. Саймон искренне любил все это старье. Помню, как он сиял от счастья, когда разжился на аукционе «Кристис» сервантом Харви Эллиса. Теперь сервант красовался в столовой, а к нему был прислонен большой деревянный короб. Детали короба соединялись по типу «ласточкин хвост». Я сразу узнал руку мастера и приметил почерк Реда на этикетке: «ДОСТАВИТЬ РАССЕЛУ Т. ЛЕРМОНТУ».
Я присел к коробу, чтобы хорошенько его осмотреть. Медный крепеж, радиально распиленные дубовые доски, пропитанные маслом, с березовыми вставками, – вот где подлинно музейная вещь.
– Короб ему Лермонт заказал?
Саймон улыбнулся.
– Нет.
Он был в потрепанных джинсах и заношенной чуть не до дыр футболке, заспанный, лохматый. Я поймал себя на мысли, что такой Саймон мне даже симпатичен.
– Ты знаешь Реда. Он ничего не делает тяп-ляп.
Я приподнял короб – увесистый, но не сказать, что совсем неподъемный.
– Вы с Лермонтом договорились? Ты сказал ему, что мне надо в Гэтвик?
– Ага. Не вопрос. Самолет ждет тебя в аэропорту Даллеса; через полчаса за тобой приедет машина. – Саймон взглянул на часы. – Выпьешь кофе? Или, может, перекусишь?
– Да, пожалуй. Короб на замке? Хочу взглянуть на картину.
Саймон бросил мне ключ.
– Приходи на кухню, когда закончишь.
Я открыл распашные створки короба, под которыми обнаружились опилки. От их запаха у меня голова пошла кругом: я опять сидел в эллинге за своим рабочим столом, в окна сочился зеленоватый свет, а Ред за моей спиной стругал доски. Я осторожно сгреб опилки в сторону и увидел длинную широкую панель в пузырчатой пленке. Бережно сняв скотч, я встал, чтобы освободить картину от упаковки.
Это было цельное деревянное полотно, очень широкое и тяжелое. Где, интересно, Рэдборн раздобыл такой кусок? Дерево было просто огромное. Я поставил картину на пол и сделал шаг назад.
На картине была она. Женщина с Хэллоуина, женщина с моих рисунков. Она парила в воздухе над далеким беснующимся морем, простерев руки вперед и едва касаясь кубка кончиками пальцев. Волосы были намечены несколькими жирными мазками охры и малинового, лицо выписано белилами, умброй и покрыто тонким слоем какой-то прозелени, все еще поблескивающей на свету. Широко распахнутые глаза – нефрит, черный, – смотрели за пределы картины, на отсутствующую часть диптиха. Она глядела на…
– Вэл! Ты идешь? Уже девять!
Я не ответил. Минуту я молча разглядывал этот расписанный деревянный прямоугольник с двумя покореженными петлями сбоку. В доиндустриальную эпоху люди, видя картину, часто не могли сообразить, что же перед ними. Восприятие позволяло им различать и понимать малейшие перемены в узоре облаков, которых не
