Андрей Колганов - ЖЕРНОВА ИСТОРИИ
Я вздохнул. Хорошая логика. Правильная. И девушка рядом сидит хорошая. Симпатичная. Искренняя, неглупая. Привлекательная, черт возьми! Но как быть, если я не могу вырвать из сердца образ, запечатленный в нем так, как будто я родился прямо с этой любовью?
- Тебе придется увидеть вещи такими, как они есть, без прикрас, - прерываю до неприличия затянувшуюся паузу, и поднимаю глаза на свою спутницу. - Даже если я когда-нибудь смогу переступить через себя, тебе придется мириться с тем, что я не буду принадлежать тебе целиком. Во всяком случае, долго не буду. Прошлое потому и называется прошлым, что оно уже прошло. Но уж слишком дорого оно для меня, чтобы вот так, сразу, я мог заслонить его новым чувством.
- Я справлюсь, - без колебаний отвечает Лида.
- Смотри! - поднимаюсь с земли и протягиваю девушке руку, чтобы помочь ей встать. - Тогда давай попробуем договориться так…
Но в этот день придти к обоюдному согласию нам так и не удалось.
В понедельник мне на работу позвонил Лазарь Шацкин.
- Сегодня вечером могу выкроить часик для встречи, - сообщил он.
- Где, когда? - сразу уточнил я.
- А давай у Лагутиной, в семь часов?
Я не стал возражать против этого повода нанести очередной визит в квартиру Лиды, и в девятнадцать ноль-ноль уже был у ее дверей. Лазарь пришел на несколько минут раньше меня и молодая хозяйка уже успела выставить на стол чай. Ее отец, Михаил Евграфович, еще задерживался на работе, закопавшись в переводе каких-то коминтерновских документов.
Лазарь сразу перешел к делу:
- Ты ведь, когда заранее просил меня рассказать о XIII съезде, что, уже догадывался, что там будет твориться? Да уж, тут есть о чем рассказать! - Шацкин резко покрутил головой, от чего его пышная шевелюра на какое-то мгновение образовала непослушный вихрь волос. Он еще раз коротко мотнул головой, и продолжил:
- Слухи о том, что в Политбюро есть какое-то неизвестное предсмертное письмо Ленина, адресованное партии, успели широко разойтись среди делегатов еще до съезда. Поэтому, конечно, наши вожди не могли обойти вопрос стороной. С выступлением по этому делу выпустили Бухарина, хотя Николай Иванович еще не был членом Политбюро, а только кандидатом. Наверное, надеялись, что он пользуется всеобщей симпатией, и сумеет смягчить неблагоприятное настроение, вызванное слухами. - Лазарь мимолетно улыбнулся, но потом снова посерьезнел:
- Милейший Николай Иванович долго распинался, что у Политбюро и в мыслях не было что-либо скрывать от партии. Но, поскольку Владимир Ильич адресовал это письмо не всем подряд, а именно очередному съезду партии, то члены Политбюро и не могли сделать его достоянием общественности. Как и желал Владимир Ильич, это письмо будет сообщено делегатам съезда. Само содержание письма таково, что Ленин и не мог предназначать его для широкого распространения, поскольку в нем даются характеристики виднейшим деятелям партии, которые подвергаются Ильичем товарищеской критике. Понятно, что это письмо не должно стать достоянием наших классовых врагов, а потому огласке оно не подлежит, его копии получат только руководители делегаций, и эти копии будут храниться в губкомах партии. После чего Бухарин зачитал текст письма.
- Ну, раз письмо огласке не подлежит, то я не буду у тебя выспрашивать, что там говорилось, - заявил я Шацкину (а про себя подумал - "тем более, что его содержание мне и так известно"). - Но какие-то практические последствия оно возымело?
- Ну как же, - отозвался Шацкин - об упразднении поста Генерального секретаря ЦК ты, наверное, уже читал в газетах? И об увеличении числа членов ЦК? Правда, не так значительно, как предлагал Ленин, да и рабочих в новом ЦК почти что и нет. А на самом съезде, после зачтения письма, - добавил Лазарь, - начался прямо-таки цирк. Каждый упомянутый в ленинском письме деятель ЦК выходил на трибуну и клятвенно заверял делегатов, что ошибки он осознал, впредь не допустит, постарается исправить, и примет все меры к устранению отмеченных Лениным недостатков.
Когда Лазарь, дохлебав остывший за время разговора чай, покинул квартиру, убежав по своим комсомольским делам, я повернул голову к выпускнице Коммунистического университета:
- Скажи-ка, Лида, а как ваша троица на работу распределилась?
- Адама Войцеховского взяли на работу тут, в Москве, в Контрольную Комиссию парторганизации Рогожско-Симоновского района. Паша Семенов - тоже почти в Москве.
- Как это - почти? - переспрашиваю с легким удивлением.
- А он пошел инспектором в Московское губернское отделение Управления по улучшению госаппарата в наркомате Рабкрина, - пояснила Лагутина.
- Ну, а ты сама как? - задаю вполне логичный вопрос.
- А сама я тоже оформляюсь инспектором в отдел режима Главного управления военного производства ВСНХ.
После нескольких секунд молчания нарушаю установившуюся тишину:
- Послушай, Лида, а ведь мне кажется, что Лазарь-то неспроста сюда зачастил. Может, и тебе стоит на него обратить внимание? Молодой парень, боевой, умный…
- Знаешь, Виктор, - резко обрывает меня Лида, - не надо тут из себя сваху изображать! Как-нибудь сама разберусь. Или ты испугался чего-то? - и на меня уставился пронзительный взгляд ее карих глаз.
Чтобы я отвел глаза? Не дождешься. Смотрю прямо в эти глубокие омуты и размеренным голосом отвечаю:
- Мы уже говорили с тобой об этом.
- Говорили, да не договорили! - в сердцах бросает явно уязвленная моими словами девушка.
- Может быть, и договорим… - пожимаю плечами, встаю, и направляюсь к выходу. Уже в прихожей, когда Лида стоит почти вплотную ко мне, и все так же сверлит меня глазами, какой-то безотчетный импульс бросает меня вперед, я беру девушку за плечи… И тут от двери доносится явственный звук поворачиваемого в замке ключа. Вздрогнув, я медленно отстраняюсь, произношу - "разрешите откланяться!" - и крепко получаю по спине распахнувшейся дверью. После суетливых извинений Михаила Евграфовича (причем Лида не может сдержать улыбки), я все же прощаюсь с ними обоими и покидаю этот дом.
Глава 19. Автобусы будут… и лекарства, надеюсь, тоже
"Черт возьми, я так и буду держать себя подвешенным между небом и землей?" - я был зол на себя, но не видел выхода из тупика, в который попал по собственной… Глупости? Вроде нет. Упертости? А это скорее похоже на истину. "Мужик - что бык. Втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не выбьешь…" - ну, и далее по тексту Некрасова. Неприятно было, прежде всего, то, что этот тупик напрягал не только мои нервы, - это я уж пережил бы как-нибудь, чай, не впервой - но и портил жизнь окружающим меня людям, которые, чем дальше, тем больше делались мне небезразличны.
Стремясь оторваться от личных переживаний, я попытался переключиться на оценку своей общественной деятельности. Лучше бы я этого не делал. Подведение итогов в этом направлении едва не повергло меня в настоящую депрессию. Проблема была не в том, что сделано мало. Проблема была в том, что не видно, куда двигаться дальше.
Хорошо, допустим, удалось своим послезнанием припугнуть или заинтриговать основные фигуры на советском политическом Олимпе. Слегка растащил их по углам, не дал схватке за власть перерасти в решающую фазу. А дальше-то что? Ведь при первом же удобном случае, они снова кинутся выяснять отношения друг с другом - кто главнее, и кто самый верный ленинец. И все пойдет по один раз уже накатанной колее.
Единственный долгосрочный проект, который я попробовал запустить, еще очень далек от раскрутки, да и влияние этого проекта на изменение исторической реальности оценить пока очень сложно. Впрочем, в изолированном виде влияние этой инициативы в любом случае будет невелико. Да и то сказать, даже та малость, что все-таки сделана - в основном не моя заслуга.
А ведь изменить хочется очень многое. Нарастание чиновничьих привилегий, негативный кадровый отбор, зарождение кампаний политической подозрительности… Но это все следствия. А корень проблем лежит в отсутствии в СССР массового социального слоя, реально желающего и готового приструнить бюрократию.
Но, раз радикальное решение мне не светит - ведь из пальца я социальные предпосылки для такого решения не высосу - может быть, и не искать философский камень, способный превратить реальное общество СССР в некую идеальнейшую модель социализма? Может быть, ограничиться тем, что попытаться создать условия для смягчения наиболее вопиющих недостатков, и постараться заложить в конструкцию строящегося общества некие зародыши, из которых может проклюнуться в перспективе что-то более перспективное? Проклюнется или нет - тут уж решать не мне, не робкому одиночке.
Я прекрасно понимал, что все относительные успехи моих первых шагов достигнуты благодаря партизанской тактике - высунулся из-за кустов, клюнул разок, и снова спрятался. Нет меня, и искать некого. Но применение такой тактики может ошеломить, или удивить, или напугать только разок-другой. А дальше-то что? А дальше надо вступать в борьбу с открытым забралом.
