Андрей Колганов - ЖЕРНОВА ИСТОРИИ
- Вот, смотрите. Первое - это индийский препарат под названием Shilajit. Твердое смолоподобное вещество темно-коричневого, почти черного цвета, с четко выраженным, но не сильным горьковато-кисловатым привкусом. От тепла руки постепенно размягчается. Найти его можно в аптеке, которая торгует средствами традиционной индийской медицины. Такая аптека в Лондоне наверняка есть, и, возможно, не одна. Нужно не менее ста граммов этого вещества, а лучше - двести ("на всякий случай запас не помешает" - проносится у меня здравая мысль).
Важинский смотрит на меня несколько снисходительно, с выражением понимания. Ну, что же, если кто-то из близких болен, и не за такие знахарские средства будешь хвататься - так и читается по его лицу.
- Ясно, - коротко бросает он.
- Второе средство, - продолжаю свои инструкции, - это препарат нитроглицерина, по 1/100 гран в шоколаде, производства американской фирмы Parke Davis amp; Co. Выпускается уже довольно давно, так что, думаю, найти его никаких особых трудов не составит ("а если его не окажется в Лондоне, придется искать контакты в Амторге, в США" - добавляю мысленно).
На этот раз инженер просто молча кивает, забирая листок у меня из рук.
- А это - аванс на расходы. - В моих руках появляется одна банкнота в 10 червонцев, шесть - по пять червонцев, и еще восемь - по одному. Это больше моего двухмесячного оклада, вся моя отложенная наличность на сегодняшний день, кроме небольшой суммы на текущие расходы до следующей получки.
Инженер, не чинясь, забирает деньги, не преминув заявить:
- Вернусь - отчитаюсь до копейки.
Между тем конгресс Коминтерна все тянется и тянется, и мне никак не удается вытащить Михаила Евграфовича на разговор. Лишь по окончании конгресса мне удалось связаться с ним через Лиду и договориться о встрече. В четверг, десятого июля, он намеревался все же добраться вечерком с работы до дома, и согласился поговорить со мной. Мы договорились, что к шести часам вечера я загляну к нему на квартиру.
Не люблю опаздывать, и в 18:00 уже кручу ручку механического звонка в середине двери. Мне открывает Лида и с порога сообщает:
- А папы еще нет. - И затем, словно спохватившись, - Здравствуй! Проходи в комнаты. Хочешь чаю?
- Пока не надо. Подожду твоего отца.
Однако проходит пять минут, десять, пятнадцать… Лагутина все еще нет. Лида с сожалением замечает:
- Совсем он замотался у себя в Коминтерне. Вот и прошлую ночь дома не ночевал.
Наконец, по прошествии двадцати пяти минут, хозяин квартиры все же появляется в дверях.
- Привет, Лидуся, - обнимает он дочку. - Есть хочу зверски. - И, уже обращаясь к нам обоим, - давайте поднимемся в столовую, я хоть пообедаю по-человечески.
Мы не возражаем, и всей компанией направляемся к большому лифту в одном из углов П-образного коридора. Доехав до девятого этажа, выходим и по лестнице поднимаемся на десятый этаж, где частью в помещении, частью под открытым небом среди большущих кадок с зелеными растениями располагаются столики моссельпромовской столовой - преемницы кафе "Крыша", ненадолго открывшегося здесь в 1916 году. Кормили здесь прилично и недорого. Новостью для меня оказалось то, что в этой столовой заодно крутили кино. А еще на этой же крыше по соседству со столовой была устроена спортивная площадка. В общем, сервис для жильцов 4-го дома Моссовета был устроен очень даже неплохой.
Еще не расправившись со вторым блюдом, Михаил Евграфович начал вполголоса посвящать меня в происходившее на конгрессе. Его рассказ о выступлении Зиновьева сразу внес ясность: тезис о "социал-фашизме" все-таки прозвучал, хотя сам термин в официальные документы V Всемирного конгресса Коминтерна не вошел.
- Зиновьев говорил с такой запальчивостью, как будто социал-демократы регулярно обливают ему дверь помоями, - говорил отец Лиды, прихлебывая компот из граненого стакана. - По его мнению, социал-демократия превращается объективно в крыло фашизма. Что же касается тактики Единого рабочего фронта, которая была принята как официальная линия Коминтерна на предыдущем конгрессе, то Зиновьев стал всячески ее принижать. Как он заявил, эта тактика имеет лишь пропагандистское значение, как средство разоблачения предательства вождей социал-демократии, но ни в коем случае не как путь к образованию органов революционной власти.
Михаил Евграфович тяжело воздохнул, и продолжил риторическим возгласом:
- Ну, неужели сам Председатель Исполкома Коминтерна настолько далек от понимания реальной ситуации, что не видит - революционный подъем схлынул, и Европа не стоит на пороге революции? - Он еще раз вздохнул и добавил:
- Да если бы так вел себя один Зиновьев! Только Радек что-то пытался возражать с позиций здравого смысла. Многие ожидали, что свою особую линию будет отстаивать Троцкий, но тот в прямую полемику с Зиновьевым вступать не стал. Правда, в своей речи он акценты расставлял иначе и, в отличие от Зиновьева, как раз напирал на плодотворность тактики Единого рабочего фронта.
- А Сталин? - не выдерживаю и показываю свою заинтересованность. Михаил Евграфович усмехнулся:
- О, Сталин оказался хитрее всех. Начал он с полной поддержки доклада Председателя ИККИ, заявив, что Зиновьев совершенно правильно подтвердил незыблемость нашей установки - не разгромив социал-демократию идейно и политически, мы не объединим рабочий класс для дела социалистической революции. Зиновьев прав и в том, - добавил он, - что объективно политика социал-демократов может способствовать решению тех задач, которые ставит перед собой фашизм. Можно даже сказать, что социал-демократия при определенных обстоятельствах объективно играет роль левого крыла фашизма. Так можно сказать, и это было бы правильно. Но вот затем… Он ловко повернул все это против Зиновьева.
Пропев тому дифирамбы, далее он легонько так, по-отечески, его пожурил. В нашей борьбе за идейное разоблачение и политический разгром социал-демократии - сказал Сталин, - есть тонкий диалектический момент, который товарищ Зиновьев, увлекшись разоблачением агентуры буржуазии в рабочем движении, как-то упустил из вида. Надо различать наше отношение к социал-демократическим партиям и их вождям, и к тем - к сожалению, пока довольно широким, - слоям рабочих, которые еще доверяют социал-демократам и идут за ними. Поэтому в нашей пропагандистской работе нельзя упоминать в какой бы то ни было форме об отождествлении социал-демократии и фашизма. Соответственно, мы не можем вставлять подобные положения и в наши официальные документы.
А затем он пояснил - почему не можем. Потому, - как он считает, - что допустив такие высказывания, мы не только не перетянем социал-демократических рабочих на свою сторону, а оскорбим их и, значит, оттолкнем от себя. Кроме того, этот тезис закроет нам путь к использованию временных соглашений с социал-демократией по отдельным тактическим вопросам. Такие соглашения, конечно, опасны, и нежелательны, но все же зарекаться от этого полностью и навсегда нельзя, если речь пойдет, например, о том, чтобы противостоять совместно натиску наиболее реакционных кругов буржуазии.
Хитер! И тезисы Зиновьева формально поддержал, и одновременно сумел выставить того не в лучшем свете.
- Но ведь не секрет, что доклад на Конгрессе Коминтерна предварительно согласуется на Политбюро? - спрашиваю я.
- Конечно! - воскликнул Михаил Евграфович. - В этом-то и есть вся соль вопроса. Похоже, что между ними собака пробежала. Большая, черная и лохматая. Я начал подозревать, что одними словесными шпильками дело не кончится. - Он покачал в воздухе пальцем, будто предостерегая кого-то.
- Так что же было дальше? - подталкиваю его к продолжению.
- Дальше? А дальше наиболее интересный ход Сталин приберег для обсуждения организационных вопросов. Он заявил, что нельзя создавать у членов национальных коммунистических партий впечатление, что Коминтерн есть лишь подсобная организация РКП, а тем более - один из инструментов внешней политики СССР. А поскольку, - как он сказал, - невозможно подыскать такого же во всех отношениях выдающегося вождя, каким является товарищ Зиновьев, то предложил: пост Председателя ИККИ вообще упразднить, заменив Секретариатом, где будут представлены все важнейшие коммунистические партии.
Да-а, похоже, моя закладка сработала. Еще как сработала! Зиновьев лишился поста Председателя ИККИ на два года раньше, чем в моей истории, и точно так же на два года раньше вместо Председателя ИККИ появился Секретариат.
Что же, теперь и знаменитого "письма Зиновьева" в октябре не будет? Или будет, но называться станет иначе? Да, вот уже и не вылезешь с пророчеством… А декабрьское выступление в Таллине, закончившееся полным разгромом эстонской компартии? Ведь именно Зиновьев был главным его инициатором… Но он остается членом Исполкома ИККИ и входит во вновь образованный Секретариат. Думать надо, крепко думать!
