Андрей Колганов - ЖЕРНОВА ИСТОРИИ
- Я лес не люблю еще с гражданской. Тогда пришлось несколько раз за бандами по лесам гоняться. Особенно в сумерки, или ночью - ужасное ощущение. Где свои, где чужие - непонятно. Из-за каждого дерева, из-за каждого куста в спину пальнуть могут. Или по-тихому, ножом… Сколько я там товарищей потеряла!
Девушка тряхнула головой, словно отгоняя нахлынувшие воспоминания, и двинулась по тропинке дальше. На ее лице исчезло суровое выражение и родилась полуулыбка.
Ведомый своей спутницей, я вышел с ней к одному из двух пешеходных наплавных мостиков через Москву-реку, который имелись в Серебряном Бору - к тому, что был ниже по течению, и вел к санаторию, занимавшему обширную территорию на другом берегу, в сосновом лесу, который, собственно, и назывался ранее Серебряным Бором, и лишь затем это название было перенесено на полуостров. Перед нами, за водной гладью, возвышался обрывистый берег, на котором справа просматривались домишки деревни Троице-Лыково, и золотились на солнце купола церкви Живоначальной Троицы.
- А почему ты не хочешь идти на пляж? - ступив на мостик, задаю ей этот вопрос, решившись, наконец, вмешаться в течение событий.
- Да купальник я забыла, - досадливо махнула головой Лида, - поэтому не получится на пляже искупаться. Но я знаю местечко пониже санатория, где под береговым обрывом есть участок пологого берега. Место, считай, безлюдное, да там и кусты густые к самой воде подходят, можно незамеченной в воду залезть.
И в самом деле, пройдя еще минут десять по высокому берегу Москвы-реки вниз по ее течению, мы обнаружили едва заметную тропинку, сбегающую вниз по крутому склону. Внизу, у воды, виднелись сплошные заросли кустарника. Спуск был нелегким, и, поддерживая Лиду, опиравшуюся на мою руку, чтобы удержаться на осыпающейся под нашими подошвами тропе, я задавался вопросом - а наверх-то мы сумеем вскарабкаться?
Когда спуск был закончен, я разглядел между зарослями узенький проход, ведший на малюсенький песчаный пятачок у самой воды. Лида, не теряя времени даром, проскользнула между ветвями за ближайшую купу кустов, бросила свою сумку на траву, на ходу развязывая поясок, и взялась за подол своего модного - едва до колен - светлого платья-рубашки простенького прямого покроя.
Я тут же развернулся в противоположную сторону, хотя меня преследовало смутное подозрение, что этот джентльменский жест мог и не заслужить одобрения моей спутницы. Найдя достаточно защищенную от посторонних глаз позицию, я быстренько переоделся, и отправился догонять Лиду, которая, судя по шумному плеску, была уже в воде.
Москва-река в Серебряном Бору была удивительно чистой, почти не затронутой промышленными загрязнениями, как в мое время. Чистое песчаное дно, на котором кое-где были видны колышущиеся под воздействием течения водоросли, при ясной солнечной погоде хорошо просматривалось на глубину примерно полутора-двух метров. Однако Москва-река несколько удивила меня своими обширными мелями, да и была явно уже, чем в мое время. Впрочем, я практически сразу вспомнил, что Москва-река действительно стала более широкой и полноводной после завершения строительства канала Москва-Волга в 1937 году. Именно тогда Серебряный бор стал островом, будучи отрезан каналом Хорошевское спрямление, и тогда же появился Хорошевский мост через этот канал. Была затоплена Троице-Лыковская пойма, и на ее месте появился Строгинский затон со Щукинским полуостровом, небольшие озерца на болотистых участках Серебряного Бора образовали единую водную систему, связанную с Москвой рекой ("Бездонное озеро"), а на сами болота, еще более подтопленные в связи с подъемом уровня воды, была намыта масса песка, образовавшего на берегах Серебряного Бора новые пляжи…
Но сейчас всего это не было. Была начинающая мелеть по летнему времени речка, в прозрачной воде которой плыла девушка, забывшая дома купальный костюм. Волжанка, она довольно неплохо плавала, и чтобы догнать ее, мне пришлось усиленно помахать руками. Правда, пришлось придержать себя - я вовремя опомнился и не стал применять мало известный к настоящему времени кроль. Еще не начались летние Олимпийские игры 1924 года и их победитель Джонни Вейсмюллер еще не ввел кроль в широкий спортивный обиход, так что пришлось обойтись банальными саженками.
Река вокруг нас и близлежащий берег были пустынны, никого не было и на противоположном берегу, где тянулись заболоченный участки Серебряного Бора. Лишь вдалеке, выше по течению, за наплавным пешеходным мостом, виднелись две или три лодки с дачниками. Лида, увидев, что я почти догнал ее, остановилась, перевернулась на спину, и почти застыла, лишь изредка пошевеливая руками и ногами. Подплывая поближе к ней, я не смог оторвать взгляд от ее груди. Не знаю, как она истолковала этот взгляд, но, во всяком случае, девушка смущенно улыбнулась, и снова перевернулась в воде на живот.
Причина моего пристального внимания была вовсе не в том, что от прелестей Лиды невозможно было отвести глаз (хотя я и отметил, что она отличалась довольно приятным сложением - стройная, гибкая, и одновременно крепко сбитая, широкобедрая). Давным-давно ушли в прошлое те времена, когда меня (да и Осецкого тоже) можно было взволновать возможностью созерцать обнаженную девушку. Причина моего интереса была в ином.
- Лида, а где ты заработала этот шрам? - спросил я, и моя спутница без дальнейших пояснений догадалась, что речь идет о коротком шраме от колото-резаной раны, располагающемся практически ровно посередине ее груди, в ложбинке между двумя небольшими полушариями.
- Я же говорила тебе, что не люблю леса, - коротко бросила она, лениво подгребая руками и ногами против течения. - Вот это и есть зарубка на память о лесе. - Она повернулась ко мне лицом, плывя на боку, и после секундной заминки продолжила:
- Это было весной 1921 года. Гнали мы одну банду, и где-то под Боровском те ушли в совсем глухие леса. Отпускать их не хотелось, и пришлось нашей группе с приданым отрядом ЧОН встать на ночевку прямо в лесу. Ночью я стояла в карауле. Вот тогда все и случилось…
Девушка умолкла. Пауза затянулась на четверть минуты, когда она заговорила снова:
- Спас меня случай. То ли мне послышался какой-то шорох, то ли взгляд в спину… Не могу сказать точно. Но я резко обернулась, и тут нож, брошенный умелой рукой, ударил меня прямо в грудину. От сильного удара и от неожиданности я оступилась, и шлепнулась задом на землю, однако не забыла пальнуть из нагана. Вокруг тут же началась стрельба, в ночном сумраке метались какие-то тени, а я, как дура, так и просидела весь бой на земле, с этим ножом, острием застрявшим в грудине. Лишь после боя ребята обнаружили меня и выдернули этот ножик. Больно было…
Когда мы возвращались обратно к берегу, Лида обогнала меня, и, не выказывая никакого смущения, вылезла на песчаный пятачок у воды, позволяя прекрасно обозреть себя сзади, и скользнула в просвет между ветвями ракитника. Вскоре она вышла из-за кустов, уже одетая, продолжая вытирать волосы полотенцем, в то время как сумка болталась у нее на локтевом сгибе. Закончив вытираться, она поставила сумку на землю, чтобы убрать туда полотенце и достать гребешок. В раскрытой сумке был ясно виден темно-синий купальник с коротенькой юбочкой в голубую полоску и маленьким "матросским" галстучком на вырезе спереди.
Я опустился на траву, сцепил руки вокруг ног, согнутых в коленях, и четким, размеренным голом произнес:
- Послушай, Лида! Мы с тобой взрослые люди. Давай не будем ходить вокруг да около, играть в игру под названием "угадайка", а поговорим прямо, начистоту.
- Давай! - неожиданно просто согласилась она.
- Как я догадываюсь, я тебе не безразличен, и ты, похоже, стремишься, чтобы я обращал на тебя значительно больше внимания. Скажи, это так, или я фантазирую на пустом месте? - мой взгляд направлен прямо девушке в лицо, и она не отводит глаз.
- Так, - кивает моя спутница.
- Прости, но я должен буду тебя разочаровать… - начинаю я, но Лида тут же перебивает меня вопросом, произнесенным в явной запальчивости:
- У тебя что, уже есть другая женщина?
- И да, и нет. - Лида тут же взрывается в ответ на эти слова:
- Сам же просил говорить прямо!
- Дай же объяснить! - не удержавшись, повышаю голос. - В прошлой жизни у меня была любовь. Проблема в том, что я не могу ее забыть, и это чувство не отпускает меня. И поэтому сейчас нет у меня никого!
Девушка, не произнося ни слова в ответ, опускается на траву рядом со мной, нисколько не заботясь судьбой своего светлого платья.
А я сижу и думаю. Думаю о том, что возврата в мою прежнюю жизнь не предвидится, мне суждено жить здесь, в этом времени, среди этих людей. Память о любви священна, а утрата горька - но нельзя жить утратами. И нельзя отталкивать людей лишь в память о прошлом. О, я пожертвовал бы большей частью оставшейся мне жизни, лишь бы только можно было вернуться назад, к своей утерянной любви. Но раз это невозможно, надо жить.
