Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Никитин-старший ехал в поезде. Дело для него было уже не новое, даже можно было сказать — привычное, а вот для младшего сына, Ярослава, всё было в новинку. Мальчик изо всех сил пытался изобразить степенность, как же, сын одного из известнейших людей империи, который от дворянства пока официально отказывался, но имел на то все основания — в виде трёх степеней медали Святого Владимира. Однако, молодость брала свою — мальчишка, словно угорелый, носился по вагонам, рассматривая отделку, выглядывая в окна, приставая к служителям, в компании с другом, Глебом Толбаевым.
Ярослав был единственным младшим Никитиным, который ещё жил в родительской семье. Старший сын, бывший уже поручиком кавалерии, отправился в Заграничный поход — остановить совсем зарывавших французов, опасно приблизившихся к границам Русского царства. Второй, Самсон, за успехи в учёбе был переведён в Петербург, в тамошний Горный корпус, где готовился стать инженером-механиком. Третий же, Лаврентий, успешно поступил в земледельческую школу и получал навыки агронома в Яссах, что тоже было далеко от городка Никитинска-Днестровского, как стала называться бывшая деревенька Никитинка.
Таким образом, компанию Никитину-старшему в его поездке составили его младший сын да ещё и отпрыск отца Лаврентия, погодок Ярослава. Пускай, в Никитинске давно уже было целых три церкви, однако, по старой памяти, сам Иван и его родные регулярно наведывались в Андреевск, к отцу Лаврентию. Немолодой уже пресвитер[18] по-прежнему обладал огромным авторитетом, и его дружба с Иваном только укрепилась от сговора о браке их детей, который должен был состояться сразу после возвращения Павла из похода. Сейчас Никитин-старший, полуприкрыв глаза, вспоминал последний разговор со священником, когда Иван и Татта приехали к почти родственникам для обсуждения предстоящей поездки.
Тогда, Лаврентий и предложил, чтобы Иван взял с собой его сына, который очень уж мечтал посмотреть мир. А что было отказывать? Проезд его и двух детей казной оплачивался, Глеб в его семье был как родной, закадычный дружок его младшего, опасности никакой… Вот и ехал Никитин теперь в компании двух сорванцов, которые не давали ему скучать в пути. Хотя насчёт отсутствия проблем с мальчишками они явно погорячились: Глеб и Ярослав, мало того, что терялись на остановках, так ещё и как-то раз умудрились пролезть в паровоз, спрятаться в угле и чуть не остаться в Белгороде.
Однако теперь, понабивав шишек, ребята перестали постоянно составлять проблемы и сам Иван, наконец, полностью отдался делу, ради которого он уехал почти на четыре месяца из родимого дома. Никитин был признанным и известным специалистом по артельному делу, которое его и просил распространять в своём письме лично государь. Отказаться от такой просьбы, именно просьбы, что придавало ситуации ещё более обязательный для немолодого уже человека характер, было решительно невозможно.
Пятнадцать уездных городов, где сам Иван говорил собравшимся, как артели могут серьёзно улучшить жизнь людей, посещал деревни, поместья и монастыри, подсказывал в чём-то, ну и ел-пил от души, оказались серьёзной работой. Такие разные земли, но очень похожие люди, однако…
Дворяне, вначале не желали слушать рассуждение крестьянина, пусть и достигшего многого, но после того, как князь Фёдор Сергеевич Барятинский публично обругал своих соседей, устроивших Никитину бойкот, пять часов слушал рассказы Ивана и задавал вопросы, всё изменилось. Все сословия принялись внимать речам первого русского крестьянина, получившего все три степени медали Святого Владимира.
Как-то раз прямо в общественном зале Шуйского уездного собрания подрались помещик Готяев и игумен Свято-Мелетиева монастыря Тимофей, разошедшиеся в трактовке перспектив развития своих земель, а точнее, наоборот, увидевшие друг в друге соперников в части производства крахмала. Создание артелей, особенно в северных и восточных провинциях, виделось чуть ли не единственным способом собрать в кулак производительные силы и увеличить достаток народа.
Уставал Иван страшно, а вот дети наслаждались — увидеть просторы России было незабываемо.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Думаешь, Николай Иванович, сейчас время? — я не очень-то хотел в дни войны заниматься новыми вопросами, мне хватало проблем с военными и финансовыми делами, которые в условиях войны серьёзно усложнились, но отринуть от себя все остальные проблемы было просто невозможно — огромный механизм империи требовал беспрестанного внимания.
— А когда же ещё, государь? — глава Печатного приказа, Новиков, недоумевающе покачал головой, — Сколько же ещё ждать-то? Многие иноземцы, в наши земли переселяющиеся, испытывают слишком большие трудности, да и среди природных русских полного понимания не находится.
— Николай Иванович! Но ведь и пяти лет не прошло, как Вы уже вносили изменение в орфографию. Вам мало исчезновения двух букв и исправления правил языка? — я внимательно смотрел на собеседника, думая, признаться, пока о своём.
— Я бы, может, и остановился на этом, государь, но вот академик Келин, как учивший русский язык уже после своего родного ирландского, видит многое такое, что мешает. А я-то думаю, что у нас, почитай, уже третий год количество печатных книг растёт более чем в четыре раза, а дальше сложно переделывать их будет, а уж какую экономию можно будет получить из сокращения количества литер для печати и уменьшения длины слов… — обосновывал свою позицию Новиков.
— Хитёр ты, Николай Иванович, ссылаешься на Келина, который своими познаниями в языкознании весьма славен… Ещё, небось, и Обрина приплетёшь, коей пишет более чем красиво, но до сих пор неграмотно, а? — я, наконец, полностью погрузился в обсуждаемую тему.
— А что? И сошлюсь, государь! Пусть трудами великого Ломоносова мы имеем правила написания слов и составления предложений, но пока этого мало, надо дальше идти, чтобы язык упростить и сделать его не только достоянием немногих высокообразованных. Пусть каждый сын крестьянский из-под Костромы пишет да говорит так же, как и сын купеческий из Григориополя! Пусть и для какого-нибудь перса, али германца язык наш простым будет и понятным! Ведь тот же Обрин и хотел бы писать правильнее, но разобраться с буквами нашими вельми сложно, а уж правила-то до сих пор таковы, что и русскому они не все ясны. — витийствовал приказной глава.
— Знаешь ты моё мнение, Николай Иванович! Да, язык должен быть для любого неофита прозрачен и ясен, словно хрусталь горный! Только вот, братец, не дам я тебе такого согласия… — широко улыбнулся я ему.
— Как же так, государь! Но я же…
