Бренная любовь - Элизабет Хэнд
– Поверни здесь, – сказала она, показывая пальцем в сторону.
Мир на миг почернел: они проехали под железнодорожным мостом.
– Теперь сюда.
Дэниел заставил себя сосредоточиться на проезде по кольцу. Минуту спустя он спросил:
– Как звали жену Россетти?
– Сиддал. Элизабет Сиддал.
– Точно. Лиззи Сиддал. Не знаешь, она была знакома со Суинберном?
– Со Суинберном… Да, конечно. Они были невероятно близки. А что?
– Ну, мы же побывали на Чейн-уолк. Просто любопытно. Может, у них и роман был? У Суинберна с Лиззи?
– Не знаю, не слышала. Он вроде был не очень-то охоч до девушек. Если не считать склонности к le vice anglais[38], конечно. – Она засмеялась. – Тебе это нужно для книги?
– Чем черт не шутит.
Они въехали на Морнингтон-кресент; Дэниел в поисках свободного парковочного места свернул в узкий тупичок.
– Она ведь покончила с собой, верно?
– Да. Напилась лауданума. «Несчастный случай» – так это называли тогда, если самоубийство совершала женщина.
– Такие несчастные случаи происходили тогда сплошь и рядом, да? Среди художников.
– Сюда! – Ларкин тронула его за руку, показывая на свободное место. – По-моему, все художники слегка безумны. И писатели… Вроде бы я где-то читала, что самый высокий процент самоубийств – среди поэтов.
– Возможно. Знаю не понаслышке, что журналистам обычно достаются самые высокие проценты по кредитам.
Они вышли. Было около десяти часов вечера. Погода стояла очень теплая; влажный воздух, поднимавшийся от канала неподалеку, заполнял лежавшую внизу Хай-стрит. Фонари отбрасывали коричневатый свет на засаженную деревьями улицу.
Ларкин поднялась на тротуар и посмотрела вниз, туда, где на Инвернесс-стрит убирали последние торговые палатки. На опустевшей улице валялся раздавленный инжир и завядшие цветы.
– Ты не против, если мы сначала заглянем на квартиру к Нику? Она ближе, чем моя, а мне приспичило в туалет.
– Без проблем. А где живешь ты?
– Скоро увидишь.
– Тайна за семью печатями, да?
– Ш-ш.
Ларкин взяла его за руку и заглянула ему в глаза. В свете фонарей ее темные волосы казались медно-золотистыми. Дэниел наклонился и едва задел губами ее лоб. На губах остался вкус соли и яблок; Ларкин положила руку ему на грудь, и он растерянно отшатнулся.
– Д-да, пошли, – сказал он и, притянув ее к себе, поспешил к дому Ника.
Когда они вошли, он с облегчением увидел, что на автоответчике нет новых сообщений, а на зеркале не висят зловещие клочки бумаг с заумными распоряжениями Ника касательно незваных гостей и выноса мусора. Ларкин накинула сюртук на спинку стула; он тут же тихо шлепнулся на пол. Она прошла прямиком к холодильнику, достала бутылку газированной воды и залпом выпила половину, а остальное протянула Дэниелу.
– Я сейчас, – сказала она и ушла в коридор.
– Ага. – Глядя ей вслед, Дэниел прижал холодную бутылку ко лбу. – Черт. – По самым скромным подсчетам он был уже лет двадцать как слишком стар для подобных выходок.
И все же:
– Робкое сердце красотку не покорит, – сказал он и фальшиво запел:
Кашу сварил – масло готовь,
Ведь миром правит любовь![39]
Он провел рукой по небритому подбородку. Поморщившись, допил воду, выбросил пустую бутылку в раковину и повернулся к кухонному столу. Под столом бордовой лужицей темнел бархатный сюртук. Дэниел наклонился его поднять и уже хотел повесить его обратно на спинку стула, как вдруг что-то заметил.
Сюртук стал тяжелее, чем был. Дэниел покрутил его в руках и увидел, что один из карманов оттопырился. Он сунул туда руку и наткнулся на некий плоский прямоугольный предмет, твердый и полотняный на ощупь. Вытащив его, Дэниел уронил сюртук на пол.
– О нет!
Это был альбом для эскизов. В серо-синем переплете с прямоугольной белой этикеткой по центру, которая начала отклеиваться по углам. На ней были оттиснуты инициалы автора, а ниже шла подпись разгонистым почерком:
Вернораксия
Том VII
«Все ближе»
– Черт, черт, черт. – Дэниел бросил быстрый взгляд вглубь коридора, куда ушла Ларкин, затем нырнул в гостевую спальню.
– Пойду переоденусь! – крикнул он, захлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной. – Ох, черт…
Он вспомнил картину в кладовке Пейним-хауса – «подарок художника» – и раскрыл альбом.
Плотная бумага пожелтела от времени. Ни имени, ни подписи автора Дэниел внутри не обнаружил. На первой странице был рисунок, выполненный тушью и шариковой ручкой в таких микроскопических подробностях, что Дэниел даже не сразу сообразил, что перед ним – женское влагалище. Черные волоски, извиваясь, переходили в шипы и лозы плюща, стволы деревьев и высокие цветы на прямых стеблях, непохожие ни на одно известное ему растение; тут и там порхали похожие на крапивника птички и совы, множество сов – и совиные глаза, глаза, глаза повсюду. Только эти глаза и были раскрашены – иссиня-черным, как сорочье крыло, зеленым, как березовый лист на солнце, желтым, как лепестки примулы. Все они были устремлены на мохнатое ажурное хитросплетение плоти и цветов в сердце рисунка. Дэниел поднес рисунок к самым глазам, затем поместил его под лампу, чтобы лучше рассмотреть.
Хотя ему и удалось разглядеть несколько смутных линий – намек на горизонт, глазастое солнце, повторяющее очертания клитора, – удержать эти объекты в фокусе было невозможно.
Дэниел открыл следующий разворот. Он был заполнен аккуратными печатными буквами, будто автор пытался изобразить печатные страницы.
Внутри у нее мир и
– Дэниел? Ты здесь?
Он подскочил, услышав тихий стук в дверь.
– Иду! – Он захлопнул альбом, стремительно и бесшумно подошел к своей кровати с высокими стойками, откинул покрывало и сунул альбом под подушку. Поправив покрывало, он схватил с тумбочки несколько книг – «Страсть и общество», «Путеводитель по Лондону», собственный блокнот, – и бросил их на кровать.
– Извини! – Он пригладил волосы и подскочил к двери. – Я только…
– Ты вроде переодеться хотел?
Он опустил глаза на свою рубаху, мокрую от пота.
– И правда. Я мигом…
– Не надо.
Она запустила руки под ворот его рубашки, задев пальцами грудь, и он ощутил на коже ее прохладное дыхание. Он тихо застонал, когда она прижалась к нему губами и провела языком по гладкому хребту ключицы. Он почувствовал, как она легко скользнула зубами по его горлу, схватил ее и хотел прижать к себе, но в этот миг она отстранилась, и его пальцы на миг утонули в струящемся бархате ее платья – будто он опустил руку в ручей.
– Ларкин, – шепнул он.
И заморгал. В комнате сгустилась тьма, вернее, нет, что-то случилось со светом. Дэниел знал,
