Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Лермонт помотал головой.
– Она уехала… В Танжир, что ли. Там и пропала. Наркоманка, что с нее взять…
– Эх, жаль. – Уорник еще раз склонился над стопкой альбомов; Дэниел подошел поближе к стене и принялся изучать названия, продолжая внимательно слушать беседу хозяина и его гостя. – Что ж… Не знаю, что сказать. Но я не могу не спросить, Рассел: зачем тебе это? Со временем подобная одержимость может стать обузой. Она создает брешь, в которую утекают жизненные силы.
Уорник положил альбом на стол. Рассел Лермонт взял его, любовно покачал на руках и уложил обратно к остальным.
– Завтра привезут еще одну картину, – сказал он, покосившись на Дэниела. – Я отдал особые распоряжения, чтобы все уладили как можно быстрее.
– Они обе будут храниться здесь?
Лермонт сухо рассмеялся.
– Какое-то время да. Не ехать же в лес со своими дровами. Одну надо бы забрать с собой… Но я хочу увидеть их вместе. Увидеть…
Тут он как будто впервые заметил Дэниела и умолк. Бальтазар Уорник тоже поднял взгляд и долго смотрел своими аквамариновыми глазами в глаза Дэниелу; затем он покосился на дверь, положил руку на плечо Лермонта и встал.
– Рассел, боюсь, мне пора. – Он похлопал себя по карманам. – Так, ключи… А! Я же отдал их лакею…
Лермонт поднялся.
– Побудь еще, Бальтазар. Мне нужно отлучиться на минуту. – Он взглянул на Дэниела и улыбнулся. – Приятно было познакомиться. Прошу меня извинить.
Он вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Бальтазар Уорник, выждав минуту, подошел к Дэниелу и стал молча осматривать книжные полки, время от времени отодвигая картины, чтобы лучше рассмотреть тот или иной корешок. Наконец он достал одну книгу и протянул ее Дэниелу.
– Вот эта может вас заинтересовать, – сказал он и ушел.
Дэниел уставился на потертый томик в зеленой обложке. «Старинные сказки, предания и прибаутки самого дальнего Запада». Народные сказки, понял он, начиная листать книгу; в самом конце, между мраморированными форзацами, лежал светло-голубой листок бумаги с написанной от руки запиской:
Первая книжка Неда, от которой он полностью отрекся. Я получил ее от ГК в Фэррингдоне, все прочие экземпляры якобы уничтожены. Она опять сбежала
Если она воссоединится с другм браом Иве
боюсь, Лиззи была права, мы – в самом деле их тени
Его жизнь – дозор или виденье
Между грезой и сном
Если он вернется, трепещите
Дэниел попытался разобрать зачеркнутое: другом? другим? братом? Он открыл книгу на титульном листе, в верхнем углу которого стояла подпись убористым наклонным почерком: «Алджернон Суинберн».
Он полистал книгу. Стихи показались ему вялыми, иллюстратор безуспешно пытался подражать Россетти. Дэниел хотел вернуть книгу на полку, когда кто-то подкрался к нему сзади и схватил его за руку.
– Дэниел! Я тебя обыскалась!..
Ларкин. Волосы она аккуратно собрала заколкой на затылке, но щеки у нее по-прежнему были пунцовые, а глаза зеленого стекла ярко блестели.
– Все уже расходятся. Нам тоже пора. – Она потерла руки. – Можно попросить твой сюртук? В уборной кондиционер включили на всю, я озябла.
– Конечно, только он твой, – поправил ее Дэниел, снимая и накидывая ей на плечи сюртук. – Держи.
Она улыбнулась и провела пальцем по его щеке.
– Я посижу минутку у камина, ладно? Хочу согреться.
– Нет. – Дэниел помотал головой. – Нет, мы уходим. Прямо сейчас.
Ларкин подняла на него глаза, затем пожала плечами.
– Ладно.
Она медленно двинулась к двери, возле которой стоял, бесстрастно наблюдая за ними, Бальтазар Уорник. Ларкин едва заметно прикасалась ко всему, что встречала на пути, – кожаным креслам, книжным полкам, библиотечному столу, накрытому палантином в огурцах, – словно мысленно вела учет предметам в собственной комнате. В полуночном платье и бархатном сюртуке она была похожа на хиппи, что каждое лето колесят в домиках на колесах по английской глубинке. Дэниел с трудом сдержал порыв помочь ей. В голове смутно зазвучал мультяшный голос из детства: никогда не заговаривай с лунатиком, не буди, не трогай…
И вот она снова рядом. Ее пальцы на его щеке; мимолетно коснулась лбом его груди. Прошептала: «Идем».
Дэниел взял ее за руку. Стоявший в дверях Бальтазар Уорник по-прежнему за ними наблюдал.
– Дэниел! Рад был с вами познакомиться. Когда вернетесь в Вашингтон, давайте как-нибудь встретимся.
Его глаза остановились на Ларкин и загорелись.
– За руль лучше посадите этого джентльмена, хорошо? – произнес он.
Ларкин кивнула. Бальтазар проводил их взглядом, затем вошел в кабинет Лермонта и закрыл дверь.
Они быстро вышли из дома, миновав на улице большую компанию гуляк, которые с ошеломленным любопытством посмотрели на Ларкин.
– Доброй ночи, герцогиня! – крикнул кто-то.
Ларкин будто и не услышала. Дэниел не отваживался с ней заговорить. Чего доброго, чары рухнут, пелена падет с глаз, и она увидит, кто он на самом деле: долговязый старый дурень, не чета ей настолько, что даже удивительно, почему гуляки обошли своим нелестным вниманием его.
Вообще-то Дэниел уже не раз оказывался в подобном положении. Особенно хорошо ему запомнилась ночь, проведенная в компании вокалистки одной кантри-группы, у которой на заднице была татуировка с именем бывшего мужа. Словом, он знал, какие взгляды сейчас должны лететь ему в спину: полные зависти, гнева, похоти и недоумения, мол: Она?! С ним?!.
Однако никто его словно не замечал. Подойдя к «миникуперу», Дэниел обернулся и увидел парня в килте и футболке с Джоном Траволтой. Он посмотрел ему прямо в глаза, но парень не отвернулся, а прищурился – словно пытался что-то разглядеть за мутным стеклом. Он внимательно глядел перед собой, будто не видя Дэниела вовсе.
Ларкин тронула его за руку.
– Сможешь сесть за руль?
– Что? А, да, конечно. Я протрезвел.
Ларкин дала ему ключи, и они сели в машину.
– Возвращаемся в Кэмден-таун, – сказала она. – Проезжай мимо дома Ника, там дальше есть парковка, прямо за Морнингтон-кресент.
Дэниел кивнул, и они поехали. Он не чувствовал ни усталости, ни похмелья, однако все происходящее казалось ему сном. Город за лобовым стеклышком «миникупера» по-прежнему был укутан апрельскими сумерками: дрожащая золотисто-сиреневая дымка липла к тротуарам, памятникам и жилым домам. На каждом углу толпилась молодежь: парни и девушки стояли в обнимку, и лица у них были блеклые, как дождевая вода. Дэниел опустил стекло, но мир по-прежнему казался тусклым и притихшим, лишь изредка откуда-то долетали обрывки песен или слова: выпятила, опрос, рад бы, танцы. Ларкин сидела рядом, кутаясь в старинный красный сюртук; поникший подсолнух упирался ей в подбородок. Глаза у нее были полуприкрыты. Дэниелу
