Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
Мы же предавались нашему горю — Мама была одним из столпов европейской культуры, я до сих пор в некоторых делах предпочитал прятаться за её спину, прикрываться её мнением. Она вела обширнейшую переписку со всеми более или менее значимыми фигурами в континентальной политике. Под её попечением находились многочисленные музыканты, поэты, актёры. Её заботами было открыто три девичьих общества, где воспитывалось уже более двух тысяч дочерей представителей всех сословий царства. В конце концов, она была прекрасной матерью, женой и бабушкой, которую любили и уважали все члены нашей царской семьи и даже её зятья.
Пусть она ушла счастливой, смерть её была быстрой и лёгкой, но всё же для нас, оставшихся на земле, её кончина была трагедией. В Цареграде и ближайших провинциях слух об уходе матриарха русской политики уже вызвал огромную печаль, даже страх перед будущим. Надо было прекращать лелеять свою боль и возвращаться к работе — интересы государства требовали. Империя нуждалась и во мне, её царе, и в Потёмкине, одном из важнейших элементов управления.
Маму надлежало упокоить в Исаакиевском соборе Петербургской Усыпальницы Славы, где решено было погребать всех русских правящих персон. Таково было завещание и само́й Екатерины Алексеевны, не желавшей лежать рядом с бывшим супругом, похороненным в Петропавловской крепости, а, напротив, собиравшийся обрести последний покой подле Потёмкина. Был издан мой манифест, объявлены траурные мероприятия. Я вместе с Гришкой сопровождали Маму в её последнем пути.
Казалось, весь Цареград и окрестные области провожали нас под колокольный перезвон. Люди стояли на улицах, площадях, балконах, крышах домов и молчали — Маму любили. При отплытии тысячи жителей стояли на коленях, прощаясь с императрицей. Такое невероятное уважение заставило несколько слезинок вытечь из моих глаз, а Потёмкин едва снова не запил.
Похожее было и в Варне, Олицине, Корсуни, Корчеве, куда мы заходили по дороге, а уж что было в Екатеринодаре, где была последняя остановка на морском пути. Туда прибыли сестрички, а вместе с ними все важные люди монархического мира. Понятное дело, правители воюющих государств не могли бросить всё, но зато уж всяческих аристократов было столько, что на продолжительное время именно город, который Екатерина Алексеевна так любила, стал истинной столицей Европы.
Какая музыка была сочинена любимыми композиторами Мамы! Моцарт, Гайдн, Дзингарелли[10] создали настоящие шедевры, в память о своей покровительнице. Я никогда не слышал столь чудесных, но одновременно и трагических мелодий. Снова слёзы пролились из моих глаз, но я такой был точно не один! Со мною плакали все! Даже Великий Патриарх Платон и тот со слезами говорил, что эта музыка не иначе как от самого́ Господа проистекает. Потом уже целый траурный караван отправился по русской речной сети в Петербург.
Горестное плавание, множество городов, десятки тысяч людей… Казалось, что всё это должно́ было ожесточить моё сердце, сгладить горе, но ничуть… На похоронах я снова плакал, Ася была уже со мной — она медленно доплыла до Петербурга и ждала меня там. От присутствия жены мне стало легче. С какой нежностью смотрел на нас Потёмкин. Вокруг него хлопотали дочки, с которым он почти оставил свою печаль…
Последним даром Мамы стали тысячи европейцев, решивших переехать в Россию. Величие нашей Восточной империи, открывшееся в результате скорбного путешествия, захватило многих. К тому же они оказались свидетелями чуда: лицо любого вероисповедания, языка, даже цвета кожи могли сделать у нас невероятную карьеру. А дополнительной причиной стали резкое изменение хода европейской войны, которое произошло, пока я отсутствовал в своей столице.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Началось всё с выхода в море флота Атлантического океана. Англичане уже привыкли к мысли, что французы слабы и испуганы. Тому и были объективные предпосылки — Бретань была серьёзно разорена в эпоху гражданских войн, а флот в Бресте исторически был в числе противников Революции. Однако, ещё во время Карно для повышения боеспособности эскадры были предприняты очень существенные усилия, что принесло хорошие результаты.
Адмирал де Галль[11] показал себя неплохим флотоводцем, сначала победившим блокирующую эскадру Эльфинстона[12] в сражении у Бреа, но тут же потерпевшим чувствительное поражение от основных сил британцев, под командованием самого Джервиса[13], успевшего перехватить потрёпанные в сражении корабли противника. Де Галль не потерял контроль над своим флотом и смог спасти бо́льшую часть судов, но всё же после двух сражений англичане могли не опасаться за свои основные коммуникации в Атлантике.
Хотя корсары французов попортили немало нервов, причём даже моим капитанам, ибо они появлялись, пусть и всего и один раз, близ Гельголанда[14], а уж как несладко пришлось моему тестю и его союзникам. Британцы, имевшие много проблем, не могли полностью заблокировать все порты на северном побережье континента, обладавшие многосотлетним опытом пиратства. Но, повторюсь, серьёзного ущерба флот Понанта противнику уже нанести не мог. Главным достижением его считали недопущение серьёзных десантов на своём побережье, хотя надо заметить, что англичане и не задумывались о подобном, ну и переход торговцев в Атлантике к политике конвоев, а это привело к увеличению затрат на морские перевозки.
Последовавший всего через три дня прорыв блокады Тулона оказался существенно более успешным деянием — кораблей во флоте Леванта у галлов было значительно больше, чем в Бресте, что и принесло им сравнительный успех. Противник бежал, поняв, что французы побеждают. Блокада побережья была снята. Пока, по крайней мере, эскадра адмирала Трюге[15] контролировала близлежащие воды, что привело к бегству союзников с Корсики, где местные неласково встретили чужаков. Также победа открыла для республиканского флота и южных приватиров такие просторы для пиратства, что даже в Алжире и Тунисе были огорчены происходящим.
На суше Ожеро просто образцово отступал из Нидерландов, связав основные силы союзников бесконечной чередой небольших арьергардных боёв, искусно уклоняясь от генерального сражения. Эрцгерцог Карл не спеша осаждал Мец, не в силах быстро взломать оборону этой и других французских крепостей. Основной же удар Моро нанёс в Италии — Мантуя стала местом его триумфа. Разгром армии союзников был полным, принц Кобургский с оставшимися в строю двенадцатью тысячами солдат сдался на милость победителя.
Ланн сразу же после битвы пошёл на Венецию, практически беззащитную перед армиями Республики, а сам Первый консул повёл свои войска к Болонье, где стояли резервы противника, рассчитывая полностью обескровить врага.
Такая катастрофа привела к тому, что австрийцы ушли из Лотарингии, сняв осаду крепостей. Пусть, тем самым силы эрцгерцога Карла освобождались для переброски в Италию, но и войска обороняющегося Брюна перестали быть занятыми военными действиями.
Французы, кстати, награбили столько,
