Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
Эрцгерцог Карл, имея более чем стотысячную армию, атаковал Мец[5]. В Италии семьдесят тысяч союзников под командованием принца Кобургского двинулись снимать осаду Мантуи. На морях флоты коалиции блокировали Тулон и Брест. Казалось, что монархическая Европа сейчас уничтожит Францию.
Моро пока никак не проявлял свои намерения, ограничиваясь оборонительными боями. Однако, у него имелось более четырёхсот тысяч человек и два очень неплохих флота.
Все участники совещания соглашались, что Первый консул не сможет вытерпеть в обороне сколь-нибудь продолжительное время и вот-вот нанесёт удар. Однако, где именно будет французское наступление, мнения расходились. Куда пойдут основные силы французов? А возможно, войска Республики нанесут несколько ударов, разделив свои армии? Почему до сих пор флоты Леванта[6] и Понанта[7] ограничиваются только корсарскими операциями, не противодействуя даже высадке союзников на Корсике? Вопросы, вопросы, вопросы… Хорошо было только то, что эти вопросы мы обсуждали пока просто из общего интереса, не завися от своих удач и ошибок. У нас и так хватало проблем.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Умерла моя Мама. Ушла тихо, присев на стульчик в беседке на берегу, подставив лицо весеннему солнцу. Нашёл её Гришка, задержавшийся на очередном совещании, но сразу же после него отправившийся к любимой жене, с которой провёл долгие годы. Он не смог мне даже сам написать — депеша пришла от имени начальника канцелярии наместника, сам Потёмкин был в настоящем отчаянии.
Я бросил все свои дела и кинулся в Цареград. Опять пришлось ехать одному — Ася снова была беременна, но это, наверное, и к лучшему, ибо не пришлось думать об удобствах, а только о скорости передвижения. На поезде, верхо́м, на пароходе — я мчался так быстро, насколько было возможно. В бывшем Константинополе сейчас у меня было две, а то и три причины срочно оказаться там. Мама умерла, я просто обязан был быть рядом с ней! Моему лучшему другу и самому верному товарищу плохо — я должен помочь ему! В моей провинции, причём одной из самых важных, может начаться кризис — мой долг его предотвратить!
На душе у меня темно, но я держал себя в руках — меня вёл долг, а не горе. Свою боль я контролировал и демонстрировал спокойствие, ненадёжность которого была заметна только потому, что я мчался изо всех сил. Нарушать правила и подвергать свою жизнь опасности мне не давали мои гайдуки. Пусть рядом со мной давно уже не было верного Белошапки, ставшего слишком старым для таких дел, но охрана моя была действительно лучшей в настоящем мире, и уж чего-чего, а удержание меня от опрометчивых поступков для моих телохранителей не было проблемой — они просто не давали этого желать, а я их слушался.
Со мной мчалась куча народа, начиная с секретарей и заканчивая моим духовником, который выступал в роли психолога. Люди, в основном, отличавшиеся пока обычным для настоящего времени крепким здоровьем, терпели наше путешествие стоически, поддерживали заданный мною темп, их сил хватало доносить до меня новости и даже проводить некие краткие совещания.
Отличным подспорьем для работы в пути был телеграф, линии которого уже охватывали все крупные дороги в направлении север-юг в европейской части царства. Вот если бы, мне пришло в голову ехать к западным границам, то маршрут пришлось бы очень тщательно выбирать во избежание потери связи. Сейчас линии телеграфа почти по всей империи строились за счёт частных обществ, а деньги у людей водились в старых наших землях, в Новороссии, крупных сибирских городах, да ещё в Яицком наместничестве — там быстрая связь стала обыденным делом. В прочих же провинциях речь шла только о трудах Ямского приказа, а у него было очень много забот, промеж которых о телеграфе часто забывали.
Наверное, создание Телеграфного приказа было первым, которое произошло в пути, на ходу, причём как получение мнения Ямского приказа, так и само решение было передано посредством этой же линии связи. Куда такому большому государству, как наше, без быстрой переписки?
В дороге же я получил новости о европейской войне, на которой взявшие Перпиньян и развивавшие наступление на Нарбонн[8], испанцы неожиданно получили сильнейший щелчок по носу от какого-то ещё малоизвестного генерала Нея[9], разбившего армию Карвахаля в кровопролитнейшем сражении у городка Кав. Обладая почти вдвое меньшими силами, французы разили противника на марше, искусно маневрируя и активно используя артиллерию. Сам испанский командующий предпочёл гибель в бою позору поражения, его же армия вынуждена была отступить из Руссильона назад в Каталонию.
Победа французов была громкой, но пока ещё не меняла всего положения дел, хотя уж мои-то военачальники прекрасно поняли, что революционная армия теперь серьёзно отличается по своей тактике от той, которую мы наблюдали раньше — они переняли все лучшие черты армии русской, быстро передвигаясь и очень умело используя массирование артиллерии. Можно было ждать серьёзных изменений в ходе войны.
Тем не менее основной моей задачей сейчас было скорее прибыть в Цареград, и я прилагал к этому все возможные усилия. Наконец, я вошёл на борт первого, опытового судна, могущего двигаться и под парусами, и под паровыми машинами — фрегата «Святой Дух». Всего-то за тридцать пять часов этот корабль доставил меня к телу императрицы Екатерины Алексеевны.
Я плакал. Плакал по-настоящему, не в силах сдержать какие-то утробные всхлипы, вырывавшиеся из само́й души моей. Скрыть их я не мог, да и не хотел. Екатерина Великая, как её давно называли в мире, была моей матерью. Я так чувствовал, и ничто не могло уже убедить меня в обратном. Пусть в начале своей здешней жизни я и пытался, отстраняясь, использовать её, но так быстро всё превратилось в настоящую любовь между сыном и матерью, и даже припомнить, что я ощущал до этого, я мог.
Мне было плохо. Всё, что я отодвинуть от себя, мчась в Цареград, заминаясь по дороге управлением и анализом, всё меня настигло. Меня даже тошнило, пусть это-то я вполне мог сдержать. Моим собеседником на почти два дня стал только Гришка. Два взрослых мужчины, при огромной власти и почти абсолютных возможностей, плакали и говорили о своей потере. Вина́ мы совсем не пили: Потёмкин уже напился за дни траура, а у меня спиртное просто не лезло.
Хорошо, что я смог предвидеть нечто подобное и дал все распоряжения ещё в дороге. Власть в наместничестве взяли митрополит Цареградский и Одринский Пётр, начальник канцелярии Потёмкина Попов и мой секретарь Миша Вейде. Триумвират вполне справлялся с текущими делами и сразу
