Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Она раскрыла ладонь, словно хотела уронить самоцвет. Но он не упал. Он завис в воздухе перед Дэниелом, крутясь и мерцая, а потом взорвался. На его месте теперь парила сияющая сфера размером не больше грецкого ореха. Она раскрывалась перед ним, обрастала камнями, ручьями и травинками, словно под микроскопом.
Дэниел оказался в этом мире; он знал это так же наверняка, как узнал бы, проснувшись, свою квартиру. Но то была не его квартира. В этом месте он прежде не бывал и ничего подобного никогда не видел, ни наяву, ни во сне, ни в фантазиях.
По обеим сторонам от него вздымался горизонт: две одинаковые линии зазубренных холмов, окаймившие зеленый простор под бирюзовым небом. За холмами простирались малахитовые моря и изумрудная воронка, похожая на галактическую туманность, нефритовые водоемы, в глади которых отражалась беззвездная небесная твердь. Теней не было. Все заливало слепящее сияние, подобное полуденному солнцу в пустыне. Дэниел, часто дыша, изумленно оглядывался по сторонам.
– Как зелено, – прошептал он.
Страх вернулся, но волна его была уже слабее. Дэниел сглотнул, и во рту стало сладко: как от зеленых яблок или как весной на болоте, когда тяжелый воздух напоен медом и прелью.
От этой сладости мир за его веками распахнулся. Дэниел увидел Ларкин – такую, какой увидел ее впервые на веранде у Сиры, затем склонившуюся над ворохом рисунков, она почти коснулась губами его губ, прикрыла веки… Дэниел вздрогнул, растерянно озираясь по сторонам.
И действительно, на самой кромке между зеленым долом и малахитовым морем стояла фигура: обнаженное женское тело было таким же зеленым, как море, холмы и беззвездный небосвод.
– Ларкин!
Она была слишком далеко.
– Ларкин! – вновь крикнул он, бросаясь к ней. – Ларкин!
Она обернулась, и Дэниел увидел рядом с ней нечто странное – прореху в горизонте. Прореха колыхалась, трепетала, как пламя, темнела, а потом выстрелила изумрудным шпилем в небо, закручиваясь в медленном вихре. Не успел он и глазом моргнуть, как обе фигуры исчезли.
– Ларкин!
Он остановился, тяжело дыша. Вдали были лишь болотно-зеленые утесы, осыпающиеся в море, и небо цвета абсента.
Абсент. Absense – отсутствие.
Едва он успел об этом подумать, как зеленый дол померк. Краски стали убывать, словно из треснувшей чаши уходила вода. В ухо кто-то тепло выдохнул: Увидь или закрой глаза.
– Нет…
Он попытался закричать и не смог. Бежать тоже не получалось: он оказался незыблем, как холмы. На самом деле то были не холмы, а, как Дэниел теперь разглядел, два бесконечных ряда фигур. Один ряд состоял из мужчин и женщин, одетых в сюртуки, бальные платья, туники, халаты, брюки и даже в шкуры. Были среди них и полностью обнаженные. Дэниел видел этих людей, но сознавал, что они бессильны и бояться их не нужно. В этом зеленом мире они – такие же случайные гости, как он сам.
Ужас наводили другие.
Они состояли целиком из света – устрашающая мешанина лучей, преломленных под немыслимыми углами, зеленых, голубых и золотых, ослепительных и кошмарных. Свет этот обладал звуком – оглушительным электрическим треском. Дэниел согнулся пополам, к горлу вновь подкатило. Однако тошнота почти мгновенно ушла. Песня без слов стала понятнее, он начал различать в ней отдельные ноты, нисходящие и восходящие гаммы, эхом отдававшиеся внутри. Кости его рук дрожали; пластины черепа скрежетали друг о друга, как зубы.
Рассотворение, подумал Дэниел. Меня рассотворяют.
Однако когда он уже почувствовал, как распадается на свет и тепло, весь дол огласил иной звук. Слово. Приказ. Ни тогда, ни позже Дэниел не сумел уяснить суть приказа, но это не имело значения. Главное – это было слово. Оно длилось и длилось, подобно музыке. Дэниел оказался заключен в этом звуке – в обоих звуках, – подвешен, как мир-самоцвет в воздухе, и самое его Существо стало точкой столкновения двух великих сил. Ужасное заточение: вечность без света, мыслей и смысла, лишь сокрушительный гнет противоборствующих воль, едва не стерший его в порошок. Две эти силы его не видели и не догадывались о его существовании, он был лишь пространством между ними, межой, которую следовало раздавить и стереть с лица земли в бесконечном и бессмысленном противостоянии.
Крик раздался вновь. На сей раз Дэниел разобрал слово: Довольно. Грохот противостояния утих. Сквозь крепко стиснутые веки начал пробиваться свет; Дэниел открыл их и увидел холодный камин с тремя пустыми креслами напротив. Рот наполнился сладкой жидкостью, когда он поднес к лицу ладонь. Где-то в доме раздался звонкий женский смех. Забил колокол, а потом Дэниел различил другой звук – птичье пение, тинь-тинь-тинь крапивника.
– Дэниел. Дэниел, вы меня слышите?
Он обернулся и увидел Джуду Трент, тянущую к нему руку. Голубая сталь расползлась с ногтей по всем ее пальцам. Он недоуменно уставился на Джуду, затем перевел взгляд на сидевшего рядом Ника. Пес Фэнси лежал у его ног.
– Нет, – выдавил Дэниел. – Нет.
Он кинулся к двери, но добраться до нее не успел: Ник схватил его сзади за шкирку и заломил ему руку за спину.
– Тварь, – выдохнул Дэниел, заметив краем глаза, как Ник достает из кармана перочинный нож; в следующий миг холодное лезвие прижалось к его горлу.
– Не уходи, Дэнни, нельзя, – спокойно проговорил Ник. – Прости. Сейчас никак нельзя. Останься.
Дэниел затаил дыхание. Нож оцарапал ему кадык.
– Не уходи, – прошептал Ник; его глаза меняли цвет, отливая то топазом, то зеленью. – Не бросай меня.
Дэниел выждал секунду; рука с ножом обмякла. Он высвободился и оттолкнул Ника.
– Так, ладно. – Он погрозил Нику дрожащим пальцем. – Говори… что тут…
– Это все она, – ответил Ник, опустив беспомощный взгляд на нож в своей руке, затем вновь подняв его на Дэниела. – Ларкин. Ты помнишь, Дэнни? Ты все понял? Посмотри.
Он скинул анорак и задрал футболку.
– Видишь, Дэнни? Видишь?
Дэниел резко втянул воздух. Грудь Ника была сплошь покрыта рубцами и шрамами – красными, белыми, синевато-зелеными завитками. Одни были с неровными розоватыми краями, как бахромчатые лепестки; кое-где темнели глубокие зарубцевавшиеся дыры, в которые поместился бы и палец. Дэниел пришел в ужас. Пугал не столько изувеченный торс Ника, сколько образованные шрамами узоры. Казалось, они непрерывно менялись, рассыпаясь где-то за веками Дэниела ослепительными искрами.
Они что-то значат.
Дэниел отвернулся, но узоры так и парили у него перед глазами: хитросплетения корней или ветвей, дендритов, рек, дорог. Во рту опять появилась сладкая гарь, и все омыл призрачный зеленый свет.
– Ники, – выдавил Дэниел. – Ники, не надо.
– Ник, – сказала Джуда. – Ник, прекрати!
Тот перевел взгляд с нее на Дэниела; его лицо медленно расплылось
