Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Бери же. Видел я: Броселианд ветвится…
И все-таки дикий западный лес образов и имен
проникает повсюду сквозь лба и ладони границы;
и повсюду сквозь просторные листья струится свет
на твою упругую стать, и повсюду славы твоей закон.
Чарлз Уильямс. Борс к Элейн: рыба Броселианда
Дэниел был не понаслышке знаком с психотропными веществами. Во имя Искусства и, временами, Любви он попробовал многое, а один раз даже с ужасом наблюдал, как подружка-наркоманка вводила коричневую жидкость в его собственную болезненно-зеленую вену. Тот опыт – и последовавшая за ним физическая и душевная дурнота – окончательно отшиб ему интерес к измененным состояниям сознания. Теперь все его эксперименты в этой области ограничивались дегустациями калифорнийских вин; изредка он заглядывал на некий подпольный вебсайт, рекомендованный Ником, и всякий раз горько об этом сожалел.
В общем, он оказался совершенно не готов к тому, что случилось с окружающим миром после трех абсентов, которые он выпил с Ларкин в кафе «Шуэт».
– Абсент всегда так действует? – спросил он, после чего растянулся на столе, обвил Ларкин руками и зарылся в ее волосы, как в букет цветов. – Будто…
Он хотел сделать многозначительный жест рукой, но в процессе свалился со стула. Ларкин успела его поймать. Пока она, смеясь, помогала ему усесться обратно на стул, Дэниел не сводил с нее умоляющего взгляда.
– Думаю, наклюкаться и валяться на полу положено даме. – Она смахнула с лица прядь волос и улыбнулась. – Но в остальном – да, думаю, примерно так оно и бывает. Потому-то богема и сходила с ума.
– А я? Я тоже сойду?
– От трех порций? Крайне сомнительно. Особенно для журналиста. Мне кажется, у журналистов должна быть повышенная устойчивость.
– А ведь я знал! – Дэниел схватил ее за руку, да так крепко, что у самого закололо пальцы. – Я с первого взгляда понял!
– Правда? Что же?
– Ну…
Дэниел открыл рот и вдруг осознал, что потерял мысль. Он вообще не мог ни о чем думать и ничего не видел, кроме этой женщины.
– Ну… вот ты! – беспомощно пробормотал он; ресторанный зал вокруг него исчез, вернее, уменьшился до двух точек желтого света в ее бутылочно-зеленых глазах. – Ты… Кто… ты… такая?
Он потянулся к Ларкин, и она обхватила ладонями его лицо. Пальцы у нее были такие горячие, что он невольно вздрогнул. Вот она запечатала его губы поцелуем – Дэниел хотел воспротивиться, но тут же обмяк. А в следующее мгновение ему показалось, что все его тело меняется, пересобирается от ее прикосновений. От рук Ларкин шел жар, пепелящий кожу, и его раскаленные ребра уже жгли ей грудь, а череп – щеку, волосы сплетались с ее волосами завитками огня и пепла, а пальцы голубым пламенем плясали по ее лицу.
– Идем со мной, – прошептала она.
Конечно, он не мог никуда идти.
И конечно, пошел. Ведь на самом деле был день, и они сидели в блумсберийском баре; метрдотель слегка поклонился, пропуская к выходу двух гостей – раскрасневшегося, моложавого на вид мужчину средних лет, пьяно обхватившего обеими руками высокую женщину – зеленоглазую, с рыжевато-каштановыми волосами и точеным лицом, – возраст которой определить не представлялось возможным.
– Куда мы? – спросил он, когда наконец смог заговорить. – Не то чтобы это имело значение… Кто оплатил счет?
– Я, – отозвалась Ларкин. – Отблагодаришь позже, – добавила она и так на него посмотрела, что Дэниел едва не вошел в фонарный столб.
– О. Да, да, конечно. – Он остановился и, застегивая молнию на бомбере, смотрел, как Ларкин решительно идет дальше, не обращая никакого внимания на лужи под ногами и морось, серебрившую ей волосы. Узкая полоска неба над их головами из серой превратилась в ярко-зеленую, цвета морского стекла. Дэниел схватился за фонарный столб, чтобы устоять на ногах, глянул на часы и осоловело заметил, что уже половина четвертого. Он рассмеялся: вот тебе и обед с тремя абсентами!
Дэниел уже много лет не напивался в рабочее время. Витрины казались глянцевыми, словно леденцовые окошки пряничных домиков, а от тротуара поднималось желтоватое марево. Над вонью выхлопных газов стоял сладкий цветочный аромат. От фонарного столба исходил жар.
Все здесь благоприятно для жизни, вспомнилось Дэниелу. Как пышны и сочны здесь травы! Как они зелены![26]
Где-то наверху разливался по воздуху тихий колокольный звон: казалось, так звучит утихающий дождь. Дэниел поднял к небу полный ожидания взгляд, но так ничего и не увидел.
Когда же он опустил голову, то увидел черное такси, медленно ползущее мимо в паре дюймов от тротуара. В забрызганном дождем стекле он заметил собственное отражение, а за ним – чье-то лицо.
Машина замерла. На глазах у Дэниела стекло опустилось, и длиннопалая рука протянула ему подсолнух – женская рука, так ему сперва показалось, хотя ногти были очень грязные. Дэниел прищурился, пытаясь получше разглядеть пассажира, но увидел лишь тонкую фигуру в свитере с V-образным вырезом и «зут-сьюте» горчичного цвета: короткие замызганные светлые волосы, жидкие усики, светло-голубые, чуть раскосые глаза и лисья усмешка на губах.
– «Не бойся, этот остров полон звуков»[27].
Голос был сиплым и тонким, совсем не мужским. Дэниел охнул; человек взмахнул на прощание рукой, и стекло поднялось. Такси тронулось. Дэниел выбежал за ним на дорогу; машина свернула на Уоберн-стрит и исчезла.
– Что за хрень? – вслух спросил он, глядя на подсолнух в своей руке и крупное, с ладонь, соцветие.
Ларкин ждала его впереди.
– Идешь? – крикнула она.
Нагнав ее, он протянул ей цветок.
– Смотри, что мне дали! Остановилось большое черное такси и…
– Наверное, ты ей приглянулся.
– В такси была не женщина. Вроде бы. У нее были усы.
Ларкин засмеялась.
– Значит, трансвестит! Она подарила тебе цветок? – Ларкин похлопала его подсолнухом по подбородку. – В Уайтчепеле это означало бы, что вы помолвлены.
– Правда?
– Нет, конечно. Ты что, веришь каждому моему слову?
– Безоговорочно. – Дэниел притянул ее к себе. – Знаешь, я будто схожу с ума. Мне пришла в голову строчка из шекспировской «Бури», и в ту же секунду появилось это такси…
– Осторожней! Опять чуть не врезался! – Ларкин дернула его в сторону, не дав войти в очередной столб. – Совсем вы, янки, пить не умеете.
До Пейним-хауса идти было несколько минут. Они брели по запутанным переулкам вокруг Уоберн-стрит, перепрыгивая через бурлящие вдоль бордюров потоки дождевой воды. На одной из боковых улиц рабочие открыли несколько люков. Расставленные ими желтые конусы разметало ветром по тротуарам.
– Осторожней, Дэниел!
Из
