Лукоморье - Равиль Нагимович Бикбаев
— А зовут Вас как?
— Щепкин Миша,[53] — с артистическим поклоном представился юноша.
— Везет тебе Мишка, — подошел к их группе Петр Первый, — и клиенты прут и выпивка дармовая и прекрасная дама, — поклонился он Наталье Николаевне, — а у меня с утра дьявольский ветер на площади, ветер в карманах и боль за Отечество.
— Что это значит? — с вызовом спросил, задирая голову невысокий Пушкин у высоченного Императора.
— А это означает, что моя роль в истории не однозначна, а сам я тиран, — грустно ответил Петр Первый и чуть сгорбился, — С Пушкиным фотографируются, а со мной нет. Живут гады в моем городе и на тебе, я неоднозначная личность. Для русофилов я западник, для западников тиран азиат.
— Это что-ж! — восторженно воскликнул поэт, — Пушкина потомки ценят выше чем Императора?
— Пушкин творил и никого не убил, хотя Дантеса следовало пристрелить, а у меня все руки в мозолях и по локоть в крови, — грустил Император, а дальше с хищном оскалом, — Кровушки людской я не жалел, этот город на костях крестьянских поставил, всю Россию оседлал и вздернул на дыбы как норовистого коня, никого не щадил, даже сына убил. Люди всё помнят, боятся, уважают, ценят, но стоять рядом и фотографироваться никто не желает.
— Он с утра еще не похмелился, — шепнул Миша, Наталье Николаевне, — вот и злится.
— Господа, — величаво начал говорить Петр Первый — Дама, — поклонился он Наталье Николаевне, — а не желаете ли вы угостить Императора водочкой и выпить с ним во славу Отечества?
— Пока Император побирается, — отразила набег на семейный бюджет Наталья Николаевна, — у Отечества славы быть не может! Засучите рукава Ваше Величество, идите работать, вы же отличный плотник, вот тогда и Отечество вновь воссияет, ну и клиенты фотографироваться с Вами в очередь встанут.
Петр Первый гулко захохотал и пошел навстречу группе туристов, показавшихся на краю площади.
— Когда со мной рассчитаются, — усмехнулся двойник Пушкина, — я его накормлю и выпить налью. Петька хороший парень, просто его баба сгубила и бросила, вот он и забухал.
— Ну конечно, — съязвила Наталья Николаевна, — вы пьете запоем, а всегда виновата женщина.
Михаил Щепкин внимательно посмотрел на красивую даму, стоявшую напротив:
— А жизнь мужчины, Наталья Николаевна, — тихо со странными интонациями выразительно проговорил он, — с момента зачатия и до смерти зависит от женщины. Вы даете нам жизнь, с вами мы ее продолжаем, а защищая вас мы не боимся и погибнуть.
От этого жуткого запредельного тона, от того что ранее незнакомый юноша назвал ее по имени и отчеству, Наташа вздрогнула:
— Мы разве были знакомы? — недоумевала она,
— Да, — с усиливающимся трагизмом сказал Миша, — я видел вас в тумане страданий и боли.
Наташа чуть растерялась, Пушкин напрягся и прикрывая ее сделал шаг вперед.
— Вы зашивали мне глубокую резаную рану на руке, — засмеялся, довольный произведенным впечатлением и легкой словесной проказой, Щепкин, — на уроке сценического фехтования меня случайно ранил партнер. В тот день вы были в больнице дежурным хирургом и шили меня под местным наркозом. Я страдал и слушал как при проведении операции вы болтали с очень хорошенькой медицинской сестрой Таней Лариной. Эту фразу про женщин хоть и с другими падежами говорили вы, я просто запомнил. А потом вы, сделав перевязку, не глядя на меня приказали: «Этот готов, на выписку. Следующего». За эту сцену и тон, прошу прощения, я постоянно тренируюсь в актерском ремесле.
Прибежал фотограф отдал фотографии, качество было отменным, Наташа расплатилась. Они раскланялись с артистом. И пошли к выходу с площади. Александр Сергеевич был оживлен, разговорчив, сиял белозубой улыбкой, он был по-настоящему счастлив, безоблачно счастлив как бывает счастлив ребенок получивший заветный подарок на Новый Год. Сколько не считай себя гением, а все равно червячок сомнения иногда грызёт, особенно в те минуты, когда вдохновение уже покинуло, а взамен пришла затяжная депрессия. А тут столько лет минуло, а потомки все равно: помнят; любят; читают; ставят спектакли, это ли не счастье для поэта?
— Знаешь Наташа, — сияя северным солнцем делился Пушкин, — я уже вижу свой новый роман, роман откровение, роман благодарность к тем, кто читает меня через двести с лишним лет после моего рождения.
Наталья Николаевна устала от эмоций, от прогулки и озябла на ветру. Она не хотела говорить о романе, не хотела лишать Сашу счастья, рассказывая об интернет засранцах, которые норовят обгадить всё что увидят или прочитают, а уж роман Ганнибала о Пушкине не оставят без своего внимания, сладостно грязью его закидают. Хотя завистники критиковали и сплетничали про Пушкина и в девятнадцатом веке. В человеческих отношениях ничего не изменилось.
Увидев вывеску кафе, Наталья Николаевна подумала: черт, с ними с этими ценами, а вот если я сейчас не переведу дух, то просто свалюсь.
— Зайдем кофе выпить? — предложила она.
Пушкин согласился, ему было всё равно, он уже в думах начал писать свой роман.
Мест в уютном и теплом кафе не было, но немолодой любезный господин сидевший у окна за столиком один, увидев измученное красивое лицо Натальи Николаевны пригласил их за свой стол, его коротко с достоинством поблагодарили. Подбежал официант, сделали заказ, потом сняли верхнюю одежду. Не спеша, наслаждаясь теплом, вкусными запахами в помещении пили кофе. Господин за столиком поглядывал на Пушкина.
— Вы что-то хотите спросить, сударь? — доброжелательно поинтересовался Пушкин,
— Иван Андреевич Крылов,[54] — представился господин, Пушкин отметил, что в отличии от знаменитого баснописца этот господин сухощав, подтянут и аккуратно одет.
— Ганнибал Петр Абрамович, — назвался Пушкин, Наташа просила его в обществе называться псевдонимом, чтобы избежать ненужных ассоциаций и скандалов.
— Наталья Николаевна, — без упоминания фамилии представилась Наташа и подумала: а почему этот господин обратил внимание на мужчину, он случаем не из этих? Вот ведь беда то какая, мало от баб суженого уберечь, так еще и охранить его от этих. Тяжела ты долюшка обычной русской женщины в третьем тысячелетии, мало ей пожаров, машин с кучей лошадиных сил, рыбалок, военных конфликтов по всем частям света, низких зарплат, мужского алкоголизма, еще и эти до кучи. Не удивительно, что на нынешний день женщины не больно то рожать стремятся.
— Я в молодости гримером на киностудии работал, — заговорил Иван Андреевич, — и знаете поражен, если вам одеть парик, нацепить бакенбарды, соответственно одеть, то вы и есть Пушкин.
— Не преувеличивайте, mon cher,[55] — довольно засмеялся Александр Сергеевич.
— Манера говорить, поведение, всё натуральное, всёиз девятнадцатого века, — нахваливал Пушкина, Крылов, — вы случаем не лицей ли окончили?
— Петр Абрамович пишет
