Русь. Строительство империи 6 - Виктор Гросов
В неглубоком кузове телеги, в луже чего-то темного и липкого, лежало тело. Точнее, то, что от него осталось. Человеческое тело, страшно изуродованное. Оно было скрючено в неестественной позе, одежда — вернее, ее остатки — превратилась в грязные, пропитанные кровью лохмотья. Но даже сквозь грязь и раны было видно — это был знатный воин. Остатки разбитого, но явно дорогого доспеха из хорошего железа, такие не носили рядовые дружинники. Качественная обувь, иссеченная и пропитанная кровью.
Я наклонился над краем телеги, превозмогая омерзение, подступавшее к горлу. Кто это мог быть? Кто из тех, кто остался в Киеве, мог стать таким «подарком» от Мала? Мой наместник, Ярополк? Вряд ли. Фигурой не вышел, этот же был крепко сбит. Илья Муромец, киевский воевода? Могучий, грозный воин, его пленение или смерть стали бы для древлян великой победой. Телосложение подходило — широкие плечи, мощная грудь, даже под слоем грязи и ран это было видно. Или…
Добрыня…
Я заставил себя смотреть внимательнее, вглядываясь в детали, пытаясь пробиться сквозь завесу грязи. Лицо… Лица почти не было. Сплошное кровавое месиво. Нос перебит, губы рассечены, глазницы… одна пустая, черная, другая заплыла чудовищным синяком. Пытали. Долго, со знанием дела. Чтобы сломить? Выведать что-то? Или просто из садистского удовольствия?
Но доспех… Я узнал этот нагрудник. Точно такой же я видел на Добрыне перед его отъездом в Киев. Особая выковка на плечевых пластинах, характерный изгиб… И пряжка на ремне, чудом уцелевшая под телом. Сомнений не оставалось.
Добрыня.
Это был он. Мой верный тысяцкий, который прошел со мной через все круги ада этой новой жизни. От битвы с разбойниками у Березовки до стен Новгорода. Тот, кого я послал в Киев, надеясь, что его стойкость и опыт помогут удержать город. Тот, кого я, по сути, обрек на эту страшную муку.
Мир вокруг сузился до этой кошмарной картины в грязной телеге. Звуки поляны, голоса людей, ржание лошадей — все отошло на задний план, превратилось в неразборчивый, давящий гул. Холод, не имеющий ничего общего с погодой, сковал все внутри.
Не знаю, сколько я так стоял, оцепенев от ярости. Время остановилось. Хотелось разнести эту телегу в щепки вместе с ее страшным грузом, броситься на вражеский лес и рубить, рубить, пока не упаду сам.
И в тот самый момент, когда я уже заставил себя оторвать взгляд, чтобы отдать приказ убрать тело и готовиться к штурму, случилось нечто невероятное. Мне показалось или нет?
Что-то неуловимое.
Движение. Там, где было изуродованное лицо Добрыни.
Ресница.
На его единственном уцелевшем, заплывшем глазу. Она дрогнула? Или это просто игра света на влажной поверхности? Или судорога мышц в мертвом теле? Совсем слабо, почти невидимо, но я это видел. Или мне показалось?
Истерзанный, искалеченный, умирающий, но все еще цепляющийся за последнюю искру жизни в этом аду? Возможно ли такое? После всего, что с ним сделали?
Вопрос повис в воздухе. Жив? Мертв?
Глава 7
Показалось? Или нет? Этот едва уловимый трепет ресницы на заплывшем, изуродованном лице Добрыни, как слабая искра жизни, упрямо не желающая гаснуть во мраке смерти.
Жив? Может ли быть? После такого? После всего, что эти твари с ним сделали? Сознание отказывалось верить. Это было слишком невероятно, слишком хорошо, чтобы быть правдой посреди этого ада. Наверное, просто агония. Предсмертная судорога. Или мое собственное отчаявшееся воображение, цепляющееся за соломинку надежды.
Но что, если нет? Если есть хоть один шанс из тысячи, хоть самая малая возможность…
Я резко выпрямился, отшатнувшись от телеги. Воздуха не хватало. Я глотнул тяжелый, пахнущий кровью воздух и заорал, вкладывая в крик всю силу своих легких:
— Искру! Лекарку! Сюда! Немедленно!
Мой голос пронесся над поляной, перекрыв стоны раненых и гомон воинов. Головы повернулись в мою сторону. Я видел удивление и тревогу на лицах Такшоня, Ратибора и Веславы, стоявших у своих коней неподалеку.
— Что там, князь? — первым подал голос Ратибор, спешившись и подойдя ко мне.
— Он может быть жив! — выдохнул я, указывая на телегу. — Добрыня! Нужна Искра! Быстро!
Я махнул рукой Такшоню и Ратибору, подзывая их ближе, но сам не решался снова подойти к телеге, боясь одним неловким движением оборвать ту тонкую нить, за которую, возможно, еще цеплялась жизнь моего друга.
Слова «он может быть жив» эхом разнеслись по ближним рядам, передаваясь из уст в уста. Сначала недоверчивый шепот, потом возгласы удивления, а затем — осознание того, о ком идет речь, и в каком виде его привезли враги. Я видел, как менялись лица воинов. Недоверие сменялось ужасом, когда до них доходил весь кошмар ситуации — их тысяцкого, одного из самых уважаемых командиров, привезли изуродованным, как тушу скота, в качестве издевательского «подарка». И он, возможно, все еще жив, все еще терпит муки.
Гул прошел по рядам. Это был низкий, угрожающий ропот тысяч глоток. Руки, до этого расслабленные после боя, снова сжали оружие. Воины поворачивались в сторону леса, куда ушли древлянские переговорщики и взгляды их были страшны. В воздухе запахло новой кровью. Порядок, который Ратибор и Такшонь с таким трудом начали наводить после битвы, трещал по швам. Еще немного — и толпа, распаленная праведным гневом и жаждой мести за поруганного командира, могла сорваться с места, неуправляемая и страшная в своей ярости.
— Держать строй! — рявкнул Ратибор, почувствовав опасность. — Спокойно! Ждать команды!
Его грозный голос немного отрезвил самых горячих, но напряжение не спало. Воины стояли неподвижно, это была напряженная неподвижность сжатой пружины.
А Искры все не было. Наверное, она была на другом конце лагеря, у тяжелораненых. Каждая секунда ожидания казалась вечностью. Я мерил шагами пятачок земли возле телеги, не в силах стоять на месте. Беспомощность сжигала изнутри. Я, Великий князь, обладатель системы, победитель носителей, не мог ничем помочь своему товарищу, лежащему в нескольких шагах от меня и, возможно, умирающему прямо сейчас.
И тогда я обратился к единственной силе, которая, как мне казалось, могла что-то изменить и обладала возможностями, выходящими за рамки человеческого понимания.
«Вежа!» — мысленный крик был почти отчаянным.
Почти мгновенно рядом со мной возникла знакомая фигура рыжеволосой девушки. На этот раз на ее лице не было привычной насмешливой улыбки. Она смотрела на телегу, на изуродованное тело Добрыни, и выражение ее виртуального лица было странным. Почти серьезным. Или мне показалось? Ратибор, стоявший неподалеку, едва
