Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
Боялся. Она была моей матерью, настоящей, без шуток и допущений. Гришка-то пока ещё был очень энергичен, хоть и обзавёлся огромными очками и палочкой для ходьбы, но его здоровье не вызывало волнений. А вот Мама… Да…
— Пашенька, а что, всё же, ты имеешь против Цареграда? — спросила меня супруга, когда мы уже были одни в своей удобной каюте.
— Да, в общем-то, ничего. Просто рано ещё здесь заводить такие серьёзные учебные заведения. Ведь кто в городе живёт? Греки, армяне, болгары, турки. Русских, конечно, много, но пока ещё это скорее греческий город или даже византийский…
— Византийский? — удивилась Ася.
— Да, византийский. — нежно погладил я её по руке, — Традиции, они въедаются в стены, даже в пыль таких древних городов, как этот. А мне подобные традиции не нужны. Пусть уж дети уезжают учиться в совсем русские корпуса, наполняются тамошними привычками и настроениями, чем снова и снова воспроизводят обычаи, которые погубили Рим Восточный, а потом и державу Османов. Интриги, местничество, сребролюбие — вот что всегда здесь было кумиром, пусть оно останется в прошлом.
— Думаешь, у тебя получится?
— Уверен. — твёрдо отвечал я, — Пусть с сотню лет побудут земли, присоединённые к империи, без своих центров культуры и образования. Пусть дети и взрослые стремятся туда, в старую Московию. Пусть разрастаются корпуса в Петербурге, Москве да Екатеринодаре, где их научат, как быть русскими. А вот потом…
— Ты так уверен в своих словах, так строишь планы на сотни лет, словно тебя ведёт сам Бог! — в глазах моей жены и видел даже некий испуг.
— Всё в руце Его, Асенька! Но верю, что Он помогает тем, кто не только на Него уповает, но и на разум свой, Им данный!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Пётр Дмитриевич! Друг мой ситный, наконец-то я тебя нашёл! — новоявленный фельдмаршал Карпухин поймал в крепкие объятья своего старого знакомца полковника Милинковича и не желал отпускать, — Где же тебя носит, душа моя! Я тебя уже второй день ищу! Думал, что ты меня непременно с жезлом[10] поздравишь, а тебя и найти нельзя!
— Уж простите меня, Платон Абрамович, господин фельдмаршал! Занят уж очень! Совсем одичал! — оправдывался Милинкович, — Узнал о Вашем приезде да наградах только прошлого дня! Вовсе из светской жизни выпал! Уж думал написать Вам…
— Куда писать, брат? — смеялся сияющий Карпухин, — Что я, пряник тебе печатный, что ли? Не растаю и узнать, куда это столь славный воин запропастился. Никогда не поверю, что Петька Милинкович зазнался и своего старого командира не поздравил!
— Ох, Платон Абрамович, Вы точно свой чин заслужили и ордена-то…
— Молчи, дурья занятая голова! — смеялся прославленный полководец, — Надоели мне здравицы хуже пареной репы! Лучше скажи, ты хотя бы час старому боевому товарищу можешь посветить?
— Платон Абрамович! Я бы и век на Вас потратил да сейчас не могу никак! Государю доклад…
— Экий ты стал занятой, брат! Да, наслышан про твою карьеру, знаю, что не врёшь. Ну, хоть полчаса-то уделишь, а? Фельдмаршалу-то?
— Эх! Ну, фельдмаршалу нельзя прекословить! — потёр красные от бессонницы глаза Милинкович, — Пожалуйте, Платон Абрамович, вот, вроде как, мой кабинет.
— Небогато! — усмехнулся военачальник, втиснувшись в небольшую каморку, где стояли два простых стула и стол, заваленный бумагами.
— Так, Шестаков пока кабинет не освободил, меня вот только здесь вот… — оправдывался Милинкович.
— Петька, ты же не дурак совсем, — усмехнулся Карпухин, — да и я поди не первый день замужем! Тебе же Михаил Илларионович по мелочи мстит — подлинный византиец!
— Эх. Да уж, Платон Абрамович, вот только Вас не хватало в это дело втягивать. Чай с Кутузовым мне ещё работать…
— Я и не собираюсь! Что мне со старым плутом ссориться? — откровенно смеялся фельдмаршал, — Скажи лучше, как же этот хитрец так с Шестаковым-то прогорел?
— Да как обычно бывает — не придал значения комиссии, а полковник уж больно нашему начальнику Генерального штаба досаждал. Полковник Шестаков — отличный штабист, даже чересчур… Ничего не видит, кроме документов, зато в них разбирается лучше всех. Кутузов думал его спихнуть от себя, а государь заметил, что человек никак не подходит к доверенной ему работе…
— Не подходит? Ты что же не слышал, какой великолепный перл он выдал в предварительном заключении комиссии? «Необходимо отказаться от казнозарядных штуцеров, также именуемых „винтовками“, равно как запретить использование бумажных патронов для стрельбы из обычных ружей, уменьшения расхода пороха для. Таковое даст большую экономию, да и в армиях, что сильными в Европе считается, так принято, а значит, и верно».
Да Павел Петрович от этого просто в ярость пришёл, говорят, что за такие выходки Шестакова нашего Голенищева-Кутузова он с полчаса песочил, да бархоткой правил!
— Я наслышан, что государь просто в ярость впадает, когда на Европу ссылаются… — осторожно начал Милинкович.
— Да нормально государь к Европе относится! — отмахнулся Карпухин, — Да и к прочим тоже! Павел Петрович не терпит, когда образец заграницы, как единственное основание для чего-либо, приводят! «Всякий пример не может словно остров в море стоять — причины оного должны быть разобраны и обдуманы!» Мотай на ус, Пётр — тебе с государем теперь немало общаться предстоит.
— Вот оно что… А что же наш Михаил Илларионович так впросак попал? — задумчиво проговорил полковник.
— А я рассчитывал, что ты мне, старику, расскажешь, Петенька! — откровенно улыбался фельдмаршал, устало потягиваясь, отчего худой стул отчаянно заскрипел.
— Ну, по моему разумению, не просчитал наш генерал Шестакова, оказался тот значительно более ушлым, побаиваться начал Михаил Илларионович его упёртости и настырности. Вот и думал, что спихнёт полковника подальше, чтобы тот карьеру в стороне делал. А Шестаков так опростоволосился… Что это он так?
— Да меньше надо уши растопыривать в дворцовых коридорах, Пётр Дмитриевич! Думал, что в цель попал, столько обсуждают, как бы расходы снизить — армия растёт, а дел-то государственных прочих во множестве, на всё деньги нужны, — видать, решил себя умником
