Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— Значит, и мнение оружейной комиссии полковника Попова отклонишь?
— Отклоню, Гриша, отклоню. Идея пока не доработана… Хотя всё тоже в деньги упирается! Перейти на новые ружья всей армии — это слишком уж дорого. Мы только-только егерей современными штуцерами снабдили, с гренадерами начали разбираться. Хотя этот «единый» патрон и заряжание с казны, без сомнения, очень перспективны — ежели каждый солдат не будет возиться с откусываньем бумажного патрона[5], отсыпкой пороха на зарядную полку, засыпкой его в дуло ружья, скатыванием пыжа[6], закладыванием его в ствол вместе с пулей, прибивкой[7] шомполом заряда, то скорость стрельбы в несколько раз вырастет, да и о винтовках для пехоты можно будет задуматься… Но пока это всё предположения! В общем, будем опыты проводить, да на охотничьих ружьях отрабатывать.
— Что же всех обидишь? — прищурился Потёмкин.
— Зачем обижать? Люди неглупые, к тому же в Генеральном штабе на постоянной основе свои идеи продвигать будут. Пусть оружие — самое дорогое, что комиссии предлагали, но и в тактике они много изменений задумали. Вот здесь-то денег меньше надо, больше учить требуется, а Аракчеев, Мустафин и Попов — люди энергичные, им и карты в руки.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Беседы в круге родственников, пока я гостил в Цареграде у мамы и Гришки, проходили чуть ли не ежедневно — вживую говорить было проще и результативнее, чем обмениваться бесконечными депешами, которые возили курьеры. Гриша меня извёл просьбами поскорее соединить бывший Константинополь со столицей, ну, если уже не железной доро́гой, то хотя бы телеграфными проводами. Да, возможность вести почти мгновенную по нынешним временам была бы отличным подспорьем для размышлений, но здесь всё же скоро сказка сказывается, но нескоро дело делается — связь была нужна везде, а ресурсы были ограничены. Так что, мы говорили, говорили и говорили.
Принцесса Мария Датская была вполне полноправным членом нашего семейного совета и пусть пока под давлением авторитета своих родителей и меня, всё-таки старшего брата и императора, говорила мало, но мнение её было для меня не менее важно, чем суждения Алёши, которыми тот щедро делился в переписке. Семья императора обязана быть настоящим монолитом, неподвластным внешним воздействиям — не хватало мне ещё дворцовых переворотов, и так проблем много. К тому же Маша представляла одного из важнейших наших союзников, которого мы никак не могли оттолкнуть.
— Павлуша, государь мой! — начала она, чуть растягивая слова и нервно теребя кружевную манжету, — Меня интересует и другой вопрос. Это, признаться, очень активно обсуждают у нас в Копенгагене, да и в Швеции и Мекленбурге эта мысль сейчас находит очень живой отклик…
— Не тяни, Машенька! — успокаивающе повёл рукой я, — Даже если ты хочешь спросить меня, не желаю ли я принять протестантскую веру или объявить себя императором Луны, уж не тебе, сестрёнка, надлежит опасаться моего непонимания и негодования!
Мама с усмешкой покачала головой, а Гришка даже заржал, пусть и сдерживаясь. Ася сначала непонимающе заглянула мне в лицо, но, увидев весёлую усмешку, снова успокоенно прижалась ко мне. Маша же, сначала, погружённая в себя, не очень обратив внимание на высочайшую шутку, всё же заметила реакцию моей юной супруги и тоже не удержалась и прыснула в кулачок.
— Асенька! Брат в жизни не позволял себе серьёзно сердиться на меня, кроме, конечно, тех случаев, когда я пыталась спорить с ним прилюдно…
— Два раза! — я поднял указательный палец вверх и погрозил ей.
Маша снова засмеялась:
— В общем, даже Фредерик не понимает, почему мы не ударим императору Францу в спину и не захватим эту Германию? А там и Францию, а может, и Англию! Русская армия себя отлично показала, Дания полна сил, в Бранденбурге готовы снова потрясать основы мира, войска империи все сейчас собраны на Рейне и в Италии! Дания могла бы претендовать на Ганновер, земли империи и даже часть Республики Соединённых провинций…
— У, какие планы у славной Дании! И ты Машенька тоже так думаешь? — прищурился я.
— Я не знаю… — слегка растерянно проговорила Мария.
— Ну, и умничка, сестрёнка, если это признаёшь…
— Дозволь мне, Павел Петрович, слово молвить? — вмешался Григорий.
— Да уж, Гриша, сколько мы с тобой о таком спорили? Тебе и карты в руки! — кивнул я.
— Видишь ли, доченька… — начал Потёмкин, — Победим ли мы империю или нет — одному Богу известно. У германцев сейчас в армии поболе трёхсот тысяч, у французов — уже почти четыреста. Кроме того, англичане, пусть и завязли в Индии, но всё же вполне без особого напряжения смогут тысяч сто двадцать наскрести. Неаполитанцы армию наращивают и уже почти сто тысяч могут выставить. Кто ещё? Сардинцы, Папа и прочие тосканцы ещё тысяч пятьдесят, голландцы пока ещё могут столько же собрать. Это я так, только про просвещённую Европу… Сколько выходит? Вот, уже поболе миллиона вышло…
А мы-то что? Ну, Россия может здесь тысяч двести тридцать выставить, Дания тысяч шестьдесят, Швеция и княжества ещё под сто тысяч соберут, коли сильно напрягутся — у них-то пока свои армии ещё остались. Итого — и половины от Европы не будет.
— Так что, они разве все вместе против нас встанут?
— Машенька, если в Дании твердят о мощи России, то, думаешь, в Европе об этом не говорят?
— Но ведь мы столько сил и средств для прославления империи в Европах тратим!
— Не тратили бы, может, уже сейчас нас всей Европой и давили бы! Русский, он для цивилизованного европейца, что-то вроде американского или азиатского туземца — как бы и человек, но не настоящий, бес какой-то или учёная обезьяна. Пусть он становится и привычным, но пока это глубоко сидит. Да, многих мы с пути этого сдвинули, но всё же… Сама посуди, сколько людей в той же Франции предпочитает от голода умирать, но к нам не ехать? Будет от нас опасность явная — все соберутся, про свои беды забудут. Даже Испания и та, думаю, в таком случае оставит в стороне верность нашему союзу, да Анастасия Алексеевна?
Моя жена
