Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
– Что это за дела, Шан-лаобань? Я даю тебе деньги, а ты ведешь себя так, словно ловишь вора.
Чэн Фэнтай успел их разнять, прежде чем Шан Сижуй окончательно потерял терпение, и обратился к Ли Тяньяо:
– Два лаобаня грудью готовы стоять друг за друга, деньги только портят ваши высокие отношения! Впредь Шан-лаобань будет еще не раз выступать и на юге, и на севере, ваша помощь, Ли-лаобань, наверняка ему пригодится. Или же Ли-лаобань опасается, что вам не представится больше случая пообщаться с Шан-лаобанем?
При этих словах Ли Тяньяо заулыбался и больше не настаивал. На следующее утро Чэн Фэнтай с Шан Сижуем в сопровождении Чу Цюнхуа отправились обратно в Бэйпин, и Ли Тяньяо пришел с ними попрощаться. Взяв Шан Сижуя за руку, он отвел его в сторону и сказал:
– Шан-лаобань не ограничивает себя соблюдением мелочей, вы человек великодушный и благословленный свыше, воды в «грушевом саду» Бэйпина слишком уж глубоки, а людские сердца переменчивы, пусть Шан-лаобань тщательно взвешивает каждый свой шаг.
Шан Сижуй кивнул и улыбнулся:
– Вторгнется враг – а генералы уж найдутся. Я с самого детства вращаюсь в этих кругах, всегда найдется способ уладить неприятности.
Ли Тяньяо ответил:
– И вовсе вам не обязательно следовать одной дорогой до самого конца, как будто на сей раз не хватило с нас всей этой мерзости! Другого выхода у нас нет, я уже смирился со своей судьбой, привычен мараться в этой грязи, но ты не такой. – Он бросил взгляд на Чэн Фэнтая: – Все эти дни я наблюдал за вами со стороны и, глядя на Чэн Фэнтая, понял, что он не просто поклонник. Если потом тебе выдастся случай уйти со сцены, пусть Чэн Фэнтай поддержит тебя, поможет тебе начать приличное дело, как у Юань Сяоди. Уж это намного лучше для жизни, чем прозябать среди низшей прослойки, разве не так?
Шан Сижую неприятно было выслушивать все эти уничижительные речи, и, хотя улыбка его переменилась, он не хотел возражать Ли Тяньяо. Однако Шан Сижую и в страшном сне не могло такое присниться – оставить сцену! И как только Ли Тяньяо до этого додумался?! Что за смехотворная нелепица! Разумеется, Шан Сижуй знал, что большинство его сослуживцев рассматривают театр как способ прокормить семью, а вовсе не как призвание, посланное им свыше. Сменить кормушку, заняться чем-то другим и забраться на ветку повыше – это совершенно нормально. Чтобы пересчитать истинных любителей оперы, хватит пальцев обеих рук, да еще останется.
Ли Тяньяо сам почувствовал, что ляпнул что-то не то, и поспешил заискивающе улыбнуться:
– Ты посмотри, болтаю всякую чушь, пускай уж Шан-лаобань не гневается на меня.
Пришло время прощаться, и Шан Сижуй, вдруг ощутивший искреннее участие, проговорил задушевно:
– Ли-лаобань говорит мне все это из лучших побуждений, и я благодарен вам. Вот только у каждого свои стремления, я с детства барахтаюсь в этой мутной воде и, если выберусь на берег, даже дышать не смогу.
Больше им нечего было сказать друг другу, и они распрощались. Шан Сижуй сел в поезд, а Ли Тяньяо так и остался на платформе, провожая их взглядом. Шан Сижуй помахал ему на прощание, и в людском потоке ему показалось, будто Ли Тяньяо изобразил хуаляня Лю Цзиня [229] из «Монастыря Фамэнь», а в следующий миг он уже исчез из виду.
Вернувшись в Бэйпин, Шан Сижуй понял, что от имени его названого отца и в самом деле немало пользы. После того как Цао Гуйсю припугнул семью Цзян, они не смели даже пикнуть, однако сплетен все же нелегко было избежать. Когда в газетах появилась рецензия Лю Ханьюня, в «грушевом саду» Бэйпина воцарилось гробовое молчание, прочие критики, держа нос по ветру, бросились поддакивать ему, и это хоть немного восполнило урон, нанесенный репутации Шан Сижуя. И все же среди критиков недоставало одного человека – Ду Ци.
Ду Ци был возмущен их лицемерием, ему претили эти уродливые, льстивые физиономии, а потому он не желал шагать нога в ногу с этими критиками. Редактор несколько раз предлагал ему написать статью, и всякий раз Ду Ци отказывал. Это послужило очередным доказательством, что седьмой молодой господин – из той упрямой породы, что предпочитает браниться, а не подтягивать чужой песне, и не следует необдуманно его провоцировать.
Глава 40
Живот у Цзэн Айюй был уже большой, вот-вот настанет ей пора рожать. Днями напролет она лежала на диване, листая иллюстрированные журналы и перекусывая, или же гуляла вокруг особняка, задирая иностранцев из посольства за оградой. Услышав звук машины Чэн Фэнтая, она немедленно растрепала волосы и улеглась. Как только Чэн Фэнтай вошел, Цзэн Айюй проговорила слабо, словно находилась при последнем издыхании:
– Маленький негодник в животе провертелся всю ночь, так он меня до смерти доведет, я вся исстрадалась от бессонницы. Мне уж кажется, что свою жизнь я обменяю на его, матушка закончит свой путь!
Цзэн Айюй притаилась за высокой спинкой дивана. Чэн Фэнтай хоть ее и не видел, но чувствовал, что она явно притворяется больной, кичась своим положением. Он проговорил с холодной усмешкой:
– И не говори об этом, твоя жизнь стоит столько денег, тебя ничто не возьмет.
Цзэн Айюй сплюнула, а про себя послала Чэн Фэнтая прямиком к матушке.
Они приехали в больницу, и Цзэн Айюй попросила Чэн Фэнтая зарегистрировать ее и заняться всеми необходимыми формальностями. Чэн Фэнтай смерил ее взглядом, и сиделка поспешила сказать:
– Барышня Цзэн, давайте я пойду, мне здесь все знакомо.
Цзэн Айюй оперлась на сиделку всем телом:
– Ты оставайся со мной, я до смерти устала.
Чэн Фэнтай обратился к сиделке:
– Позаботься о ней как следует.
Сам же он, как усердный труженик, отправился по делам, чем Цзэн Айюй осталась несказанно довольна.
Когда пришло время осмотра, перед Цзэн Айюй стояли в очереди уже четыре или пять женщин. Цзэн Айюй не любила молчать впустую, так что завела с ними разговор, из которого узнала, что большинство из них пришло с болезнями по гинекологии, – даже
