Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
Члены семьи Цзян обменялись растерянными взглядами, потеряв дар речи. Несколько лаобаней из «грушевого сада» принялись подавать друг другу знаки глазами, они и хотели бы высказать все, что лежало у них на душе, но не могли. Старый господин Цзян дважды стукнул тростью по полу и сказал с холодной усмешкой:
– Разве это важно – куда ступает нога? Важен такт, где движения ускоряются, а где замедляются, а таких мест в наших танцах очень много! И все равно, как бы вы ни отбивали такт, я же вижу, что шаги пересекаются! Вот что я попрошу вас объяснить мне в первую очередь, а потом уж переходите к деталям!
Старый господин Цзян своим красноречием проложил путь для всей семьи, и, полагаясь на численный перевес, они тут же пустили волну насмешек. Ду Ци, образованный и в то же время наивный юноша, не понимал, что есть клевета, которая, раз уж прилипла к человеку, теперь от него вовек не отлипнет, словно ты голыми руками вляпался в смолу, и имеет значение только то, что говорят об этом, а не то, правда это или нет. Люди страстно желают поглазеть на новизну и шумиху, а разве являемся мы поголовно Бао-гунами, справедливыми судьями, чтобы, передавая из уст в уста пустую болтовню, требовать еще от участника сплетен доказательств? Шан Сижуй осознал эту истину, отчего и пал духом и уехал в далекие края. Чэн Фэнтай также ее понял и потому не скупился на обходные пути, чтобы запугать других. Ну а господин Цзян к старости стал истинным знатоком, всю свою жизнь он поедал человечину, разве мог он позволить, чтобы сейчас молодое поколение вырвало кусок из его плоти! Только Ду Ци собрался огрызнуться, как старик опередил его. В гневе он направил трость на Лаюэ Хуна и громоподобным голосом взревел:
– Что же ты за поганый человечишка такой! Смеешь безобразничать там, где мы, семья Цзян, устраиваем банкет!
И, вскинув трость, стукнул ею по ногам Лаюэ Хуна: большую часть жизни старый господин Цзян изучал технику военного фехтования на сцене.
Лаюэ Хун, которого застигли врасплох, осел под этим ударом, неясно было, не пострадала ли его лодыжка. Он с огромным трудом увернулся, однако обувь его скользнула по рассыпанному на столе порошку, и он рухнул на столешницу. Старый господин Цзян снова вскинул трость, и на сей раз удар грозился прийти Лаюэ Хуну прямиком по носу. В голове у Лаюэ Хуна мелькнула мысль, что сейчас ему только и остается пригнуться и перекатиться на бок, лучше уж упасть на осколки от фарфора, чем получить палкой по голове, – голова еще и разбиться от такого может.
Трость как раз зависла в воздухе, когда Цао Гуйсю стремительно шагнул вперед, ухватил старого господина Цзяна за запястье и прижал его к столу! Щеки старого господина Цзяна измазались в красно-синем порошке, и он закашлялся, едва не задыхаясь, жалкий и униженный. Глядя на то, как на их батюшку подняли руку, молодежь семьи Цзян оцепенела: куда это годится?! Только они собрались подбежать и вызволить старого господина Цзяна, как Цао Гуйсю вытянул пистолет и приставил его к виску старика!
Цао Гуйсю проговорил с жалобным вздохом:
– О чем вы все говорите, а? Ни одного слова я не понял! Вы вообще можете говорить по-человечески? – Тон его звучал так, словно он и впрямь чувствовал себя уязвленным. Молодое поколение семьи Цзян тотчас зарыдало в голос, бранясь на чем свет стоит, а солдаты теснили их прочь, давая своему командиру простор для бесчинства.
Старый господин Цзян был уже в летах, да и положение он занимал высокое, мог ли он трусливо признать свое поражение перед всеми потомками и сослуживцами? Прибавить к этому охвативший его стыд, придавивший к столу похлеще хватки Цао Гуйсю! Он напряг шею и в ярости закричал:
– Да это Ду Ци нанял тебя для расправы! Разве солдаты служат для того, чтобы измываться над простым народом?
Цао Гуйсю щелкнул предохранителем, направил пистолет на стоящий в отдалении цветочный горшок и выстрелил. В зале мигом повисла мертвая тишина. Старый господин Цзян резко вздрогнул. Такого развития событий никто не предполагал. Лаюэ Хун стоял так близко к Цао Гуйсю и старику Цзяну, что, казалось, мог учуять запах пороха! Эта агрессивная, клокочущая мощь вовсе не была похожа на то, как правил в театральном мире Шан Сижуй, или же на то, как Чэн Фэнтай и прочие богатые купцы безо всякого стеснения давали волю своему нраву, – это было истинное могущество, отнимающее людские жизни за малейшую оплошность, высшее проявление тирании в этом мире! Лаюэ Хун оцепенел, с неподдельным ужасом глядя на дуло пистолета, что вот-вот мог разнести в клочья лицо одного из правителей театрального мира. Ду Ци с ходу расчистил путь от осколков, стремительно стащил Лаюэ Хуна со стола и отбежал с ним на несколько шагов, подумав: «Лучше бы тебе отвернуться, а то когда он выстрелит, все лицо твое заляпается в чужих мозгах!»
– Хоть мы с ним и не вместе, дело-то у нас одно, – произнес Цао Гуйсю, бросив взгляд на напольные часы. Время было уже позднее, и он заговорил по существу:
– Старик, просто скажи мне: заимствовал ли Шан Сижуй вашу поступь небожительницы? Считается ли, в конце концов, его пьеса непристойной?
Горячий ствол пистолета обжигал висок старого господина Цзяна, и в душе его остался лишь страх. Всю свою жизнь он строил козни и плел интриги, а оказалось, что против человека, привыкшего убивать других, он бессилен. Поддразнивания и наезды, привычное для «грушевого сада» дело, это все ерунда, фокусы, что показывают ученые обезьянки, задирая друг друга.
Багровый от гнева старый господин Цзян выдавил из себя всего одно слово.
Цао Гуйсю потребовал:
– Во весь голос, чтобы все услышали.
Дрожащим голосом старый господин Цзян проговорил:
– Нет.
Цао Гуйсю продолжал допытываться:
– Что именно нет?
Старый господин Цзян закричал сорвавшимся голосом:
– Шан Сижуй… не использовал мои движения, и в его пьесе нет ничего безнравственного!
Цао Гуйсю закивал:
– Запомни хорошенько эти слова, и впредь только так и отвечай. А если однажды ты откажешься от своих слов, придется нам снова встретиться.
Цао Гуйсю смерил взглядом толпу, объятую ужасом, а когда вновь посмотрел на старого господина Цзяна, во взоре его читалось ничем не прикрытое презрение вперемешку с
