Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
– И не говори потом, что я заставил произнести тебя эти слова под дулом пистолета. В тот год в Пинъяне, когда Шан Сижуй захотел вернуться на сцену, мой отец этого не желал, точно так же он выстрелил, затем прижал пистолет к его виску и спросил, чего же он хочет – жизни или театра. Шан Сижуй ответил, что выбирает театр.
Цао Гуйсю схватил старого господина Цзяна за шиворот, как какого-то шелудивого пса:
– И как только такой изворотливый старый ублюдок смеет клеветать на Шан Сижуя? – С этими словами он швырнул старого господина Цзяна в объятия его сына и ушел, не оглядываясь, отведя свое войско.
После того как Цао Гуйсю ушел, Ду Ци продолжил еще шуметь в доме семьи Цзян, однако что именно там творилось, Чэн Фэнтай не знал. Цао Гуйсю успел вернуться как раз к обеду и за трапезой предоставил Чэн Фэнтаю красочный отчет. Усевшись рядышком за одним столом, они открыли бутылку красного вина в честь падения старого мерзавца. Никогда еще Цао Гуйсю не говорил с Чэн Фэнтаем так много, и, хотя Чэн Фэнтай множество раз опустошал свои карманы, вручая отцу и сыну денежное довольствие в размере миллиона или двух юаней, никогда еще это так не окупало себя, как сегодня, на душе у него воцарилась легкость.
Цао Гуйсю сказал:
– Если бы я давно узнал, что младший дядя такой весельчак, я бы сэкономил немало сил. Это поручение намного легче, чем хитростью завладеть караваном подарков ко дню рождения [223].
Чэн Фэнтай не понял, о чем речь, и, пригубив вино, спросил его, улыбаясь во весь рот:
– Что еще за караван из подарков на день рождения?
Цао Гуйсю сгреб Чэн Фэнтая за плечи и ушел от ответа:
– Если младший дядюшка вновь предложит мне такую завидную работенку, пусть даже Шан-лаобань живьем кого-то проглотил, я все равно улажу это дело за тебя! – Он развел руками, словно желал объять весь мир: – Во всем Бэйпине нет никого, кого бы мы не одолели!
Почуяв в его словах что-то солдафонское, Чэн Фэнтай делано усмехнулся:
– И все же у него не настолько крепкие зубы, но в любом случае первым делом я желаю поблагодарить старшего молодого господина.
И они чокнулись за приятное сотрудничество.
Глава 39
Услышав эти новости, Шан Сижуй откинулся на спинку стула и испустил громкий радостный крик! Ли Тяньяо тоже выказал удовлетворение, да еще добавил:
– Шан-лаобань должен сам пойти в дом семьи Цзян и при всех отвесить старику пощечину, вот это была бы радость!
Улыбка не сходила с лица Шан Сижуя, и все же он медленно покачал головой:
– Я не пойду, не желаю лишних хлопот.
У Шан Сижуя не было ни капли терпения в запутанных делах.
Довольный Чэн Фэнтай, наслаждаясь говяжьим стейком, вдруг заговорил серьезно:
– Ох, есть у меня и плохая новость для Шан-лаобаня. Старая княгиня Ань скончалась на второй день первого лунного месяца, а твой страстный поклонник Шуньцзы не ел и не пил, проплакал и провыл навзрыд три дня и три ночи. Когда настало время похорон, он прыгнул вслед за гробом в могилу и ни в какую не желал вылезать, так что князь Ань приказал засыпать гроб землей вместе с ним.
Шан Сижуй не успел еще ничего ответить, как Ли Тяньяо уже переменился в лице:
– Какой сейчас год на дворе, а в княжеской резиденции Ань по-прежнему живых хоронят вместе с покойниками?
Чэн Фэнтай рассмеялся:
– Ай, Ли-лаобань, да вы не знаете…
– Ох, какое же это горе для меня! Со смертью Шуньцзы во всей огромной княжеской резиденции Ань не осталось никого, кто бы знал толк в опере! – Шан Сижуй, будучи в прекрасном настроении, нарочно прервал Чэн Фэнтая, чтобы подшутить над Ли Тяньяо. Чэн Фэнтай, однако, сразу это понял, и они вдвоем обменялись многозначительными взглядами, да еще прыснули со смеху, а на губах их заиграли гаденькие усмешки.
Чэн Фэнтай поднял бокал со словами:
– Этот бокал за Шуньцзы, исполненного чувством верности и долга.
Шан Сижуй чокнулся с ним чайной чашкой:
– В знак преклонения перед знатоками музыки из «грушевого сада».
А Ли Тяньяо по-прежнему сидел, охваченный ужасом:
– Нет же, я говорю… Но он же живой! Как его можно похоронить? Что за беспредел! Они что же, по-прежнему считают, будто Поднебесной правят Айсиньгёро?!
Не сдержавшись, Чэн Фэнтай расхохотался во весь голос и заговорил о другом:
– Шан-лаобань уехал из Бэйпина с полмесяца назад, есть ли какие-то новости, которыми вы хотите со мной поделиться?
Узнав, что Чэн Фэнтай не пожалел никаких денег, чтобы заступиться за него, Шан Сижуй просто не мог рассказать, что поклонился Лю Ханьюню как своему названому отцу, ему казалось, что тем самым он подвел Чэн Фэнтая, так усердно хлопотавшего. Однако Ли Тяньяо не задумывался о подобных мелочах, а потому выдал как на духу:
– Шан-лаобань! Эй! Да ведь наш Шан-лаобань теперь наполовину сын члена комитета!
И он рассказал Чэн Фэнтаю о произошедшем. Разумеется, Чэн Фэнтай разбирался в политике намного лучше актеров, и выслушав его, тут же начал взвешивать в голове пользу и вред от такого поступка. Он еще долго молчал, не выказывая ни радости, ни гнева. Ли Тяньяо понял, что наговорил лишнего, и смутился. Чэн Фэнтай сказал в шутку:
– Какой везунчик наш Шан-лаобань, наверняка ему вручили пухлый красный конверт с деньгами! За этот ужин платишь ты.
Так, за хихоньками и хахоньками, они больше не возвращались к этой теме. Покончив с ужином, каждый из них собрался немного передохнуть в одиночестве, после чего они хотели все вместе отправиться в театр.
Когда они остались наедине, Шан Сижуй не удержался от вопроса:
– И что ты скажешь о том, что я сделался названым сыном?
Чэн Фэнтай снова погрузился в раздумья и после долгого молчания наконец проговорил:
– Лю Ханьюнь все время проводит в Нанкине, я с ним не очень-то знаком. Однако всех своих названых сыновей он собрал из многообещающей молодежи, не имеющей никакой поддержки. Исходя из этого, можно сказать, что он дорожит добрым именем и нет у него никаких амбиций, однако я в это не очень-то верю. Политики – люди непростые, и тебе, Шан-лаобань, не следует с ними связываться.
Всего парой фраз Чэн Фэнтай задел Шан Сижуя за больное, всколыхнул затаенные тревоги, что лежали у того
