Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
Да и Ли Тяньяо его неустанно подстрекал:
– Наставник Цзинь говорит верно, так все и есть. Шан-лаобань, ты непременно хорошенько все обдумай, упустишь эту деревню – другого постоялого двора можешь и не сыскать. Хватит с нас безмолвно сносить обиды от старика Цзяна! Перед столькими людьми, близкими и незнакомыми, он тыкал в тебя пальцем и поносил, ведь достижения его так велики! А кто дал ему это право? Ты все же сам Шан-лаобань! Я гляжу на тебя, и сам не могу уже терпеть!
Шан Сижуй вспомнил о позоре, пережитом в доме общества «Грушевого сада», и сердце его переполнилось негодованием. От природы он обладал вспыльчивым нравом, разве под силу ему дождаться того дня, когда все утихнет само собой? В конце концов, он все еще был молод. Когда-то давно Нин Цзюлан строго-настрого наказывал ему: во всех делах советоваться с шисюнами и шицзе, ни в коем случае нельзя принимать решения самому. Но сейчас все эти наставления вылетели у него из головы, он только и мог, что думать о том, какое разгромное поражение ждет дядюшку-наставника Цзяна и как сам он гордо воспрянет духом. Подумав еще немного, он почувствовал прилив сил и немедленно кивнул наставнику Цзиню со словами:
– Как наставник скажет, так я и поступлю.
Наставник Цзинь хлопнул в ладоши и одобрительно кивнул, а уже на следующий день устроил пышный банкет, куда пригласил нескольких уважаемых людей с юга. На почетном месте сидел Лю Ханьюнь, возвышаясь над остальными, он внушал благоговение своим благородным видом, не смеясь и не болтая попусту. Говоря по правде, Лю Ханьюнь не только славился выдающимися достижениями в политике, но и являлся честным и справедливым человеком – взяток он не брал, за личной выгодой не гнался. Вот уже столько лет во всех разъездах – от Бэйпина до Шанхая, а оттуда в Нанкин – сопровождал его один лишь наставник Цзинь, и его учеников Лю Ханьюнь никогда не трогал. О его рецензиях и критике на спектакли отзывался с похвалой даже такой самодовольный и щедро одаренный человек, как Ду Ци. Если Шан Сижуй признает такого человека своим названым отцом, никакого позора в этом не будет. Однако и в словах Цяо Лэ был свой смысл: этот член комитета Лю дорожил своей репутацией, по характеру он был очень принципиальным, и если кто не попадал под его представление о добропорядочном поведении, он мигом разрывал с этим человеком все отношения – пусть это плоть от его плоти, и все равно он готов был даже родных детей подвергнуть смертельной опасности. В те годы, когда его третья дочь училась за границей, она вдруг забеременела, однако ее молодой человек по трагической случайности погиб в кораблекрушении. Все, что ей оставалось, – вернуться на родину с животом и искать опоры дома. Однако Лю Ханьюнь посчитал это позором, объявил, что в их семье никогда еще не было дочерей, что понесли до брака, и неожиданно для всех прибегнул к наказанию батогами, после чего выгнал третью дочь из дома. Хрупкая девушка не выдержала двойного удара, обрушившегося на нее, и вскоре скончалась. Наставник Цзинь лишь пару раз сидел с третьей барышней за одним столом, перекинулся с ней парой слов, – и все же, услышав о ее смерти, он еще долго сокрушался. Лю Ханьюнь же не пролил ни слезинки. Наставник Цзинь не сдержался – высказал все, что думает о его черствости.
У Лю Ханьюня были некоторые проблемы с потомством, и после пятидесяти он начал с радостью принимать названых сыновей, чтобы нагнать упущенное, так что стал в этом деле уже мастером. В этот раз к сыновьям его добавился Шан Сижуй, а значит, теперь в семье Лю собрались представители всех сословий и профессий. Во время банкета Лю Ханьюнь держался с достоинством, был осмотрителен, и лишь после того как выпил чашку чаю, которую подал ему Шан Сижуй, принялся наставлять его в точности как родного племянника: рассказал, как следует Шан Сижую жить, что, пребывая в «грушевом саду», он должен истово блюсти правила, быть послушным и все тому подобное, да еще торжественно вручил инкрустированный драгоценными камнями золотой жезл жуи [216]. Поговаривали, что у всех его сыновей имелся подобный жуи, что наводило на подозрения, будто жезл этот является неким тайным знаком, объединяющим всех названых сыновей Лю Ханьюня в один отряд.
После банкета отец и сын долго беседовали наедине, от обсуждения спектаклей на сцене они перешли к человеческим отношениям вне ее, и, хотя старец и молодец не виделись много лет, все же им удалось найти общий язык. Лю Ханьюнь слегка кивнул и проговорил:
– Все эти годы в Бэйпине не прошли для тебя даром, ты отточил свой талант, расширил кругозор – превзошел даже своего наставника Цзиня.
Сидевший в сторонке наставник Цзинь лишь поджал губы и отпил чаю. Шан Сижуй слушал Лю Ханьюня с низко опущенной головой. А тот продолжал:
– Твой наставник Цзинь поручился за тебя на этот раз, да и я доверяю ребенку, которого вырастил Шан Цзюйчжэнь. Ты можешь воспользоваться моим именем, чтобы противостоять трудностям, ничего зазорного в этом нет. Для юношей мир этот опасен, в нем полно злобных людей, и твой названый отец согласен стать твоей защитой. Но мы с тобой, сын, должны сразу обговорить: если ты собираешься под моим именем творить злодеяния, притеснять кого-то в артистических кругах, я стану первым, кто не даст тебе пощады!
Шан Сижуй заморгал, затем задумался: он и не собирался, став домочадцем в знатной семье, рыть яму другим актерам. Наконец, полный решимости, он кивнул, ручаясь, что он человек совестливый и порядочный. Наставник Цзинь поспешно сказал с улыбкой:
– Лю Ханьюнь слишком уж строг, эдак вы можете и перепугать нашего Шан-лаобаня!
Лицо Лю Ханьюня наконец смягчилось:
– Что до твоих разборок с семьей Цзян, твой наставник Цзинь все мне разъяснил, ни о чем не волнуйся.
Шан Сижуй вдруг вспомнил слова Ли Тяньяо о том, что, пройдя эту деревню, другого постоялого двора он может и не сыскать, сердце его вдруг дрогнуло, и, вскинув голову, он сказал:
– Я попрошу названого отца помочь мне еще с одним делом, но, если названому отцу это доставит хлопоты, я выкину его из головы, – и с этими словами он в спешке вытащил мятую записку, на которой значился адрес.
