Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
И правда, когда они доехали до усадьбы наставника Цзиня, при которой был разбит садик с прудом и небольшим павильоном, тот вовсе не спешил выходить навстречу, а заставил Шан Сижуя долго ждать. Другие же наставники, увидев, что ученик их стал знаменитым актером, старались всячески привлечь того на свою сторону, что уж говорить о наставнике Цзине, который и вовсе не был официальным учителем Шан Сижуя. Подобных наставников, которых Шан Сижуй повстречал на жизненном пути, у него было немало, и нетрудно заметить, что наставник Цзинь из всех них, бесспорно, побольше прочих любил давать волю своему дурному нраву. Характер у Шан Сижуя тоже был не промах, выпив две чашки чая, он принялся в нетерпении кружиться по комнате. Вдруг дверь распахнулась, и наставник Цзинь пригласил его к себе.
Наставник Цзинь вел себя заносчиво и высокомерно: пока Шан Сижуй ждал, сам он преспокойно себе дремал в спальне после обеда. Теперь же, натянув халат, он маленьким глоточками потягивал женьшеневый чай, даже не поднимая на Шан Сижуя взгляда. Тот встал посреди комнаты и громко позвал наставника Цзиня, как будто все еще ходил у него в учениках.
Наставник Цзинь по-прежнему глядел вниз, он произнес холодно:
– Шан-лаобань, ну что вы, я не заслуживаю такой чести – зваться вашим учителем.
Он и в самом деле любил оригинальничать, словно тем самым выпускал затаенный гнев.
Шан Сижуй молча стоял на месте, не ластясь к наставнику и не моля о пощаде, он просто смотрел, как тот одевается и умывается, как пудрится перед зеркалом и подводит брови. У многих актеров-мужчин его поколения, исполняющих амплуа дань, была такая привычка: даже в повседневной жизни они наносили макияж, брали с собой мешочки-амулеты с благовониями и надевали красочные шелковые кофты. Наставник Цзинь бросил взгляд на пудреницу, затем на Шан Сижуя. Тот слегка растерялся, но тут же подошел и принялся красить наставника. Наставник Цзинь спросил:
– Я слышал, что в Бэйпине с тобой несправедливо обошлись, так что же, ты теперь прячешься от людей? Так не годится, не говори тогда после этого, что учился у меня опере!
Шан Сижуй поджал губы и ничего не ответил. И правда, хорошие новости не выходят даже за ворота, зато плохие разлетаются на тысячу ли. Потребовалось всего несколько дней, чтобы слухи пересекли горы и моря и достигли Нанкина. Шан Сижую казалось, что он ужасно осрамился, словно под грудью у него кровоточила открытая рана, показывать которую другим он вовсе не желал.
Наставник Цзинь уже закончил пудрить лицо, сам взялся за кисточку и стал подводить брови перед зеркалом, говоря:
– Это всего лишь старик Цзян! Чем там он может тебе навредить! Будь я там в тот день, отругал бы его так, что он и пукнуть бы не посмел, веришь мне? В те годы, когда отец твой был еще жив, старик Цзян все время находился в его тени, я думаю, за долгие годы в нем скопилось столько ненависти, что он и решил оторваться на тебе.
Опустив голову, Шан Сижуй забавлялся с карманными часами наставника Цзиня, украшенными финифтью:
– Ох, так что же делать? Он ведь мой дядюшка-наставник.
Наставник Цзинь отбросил кисточку для бровей в сторону, обернулся к Шан Сижую и негодующе проговорил:
– Проще говоря, сколько весит этот старый имбирь? [214] Разве сегодня слава этого престарелого скелета может сравниться с твоей? Вот то, что он твой дядюшка-наставник, и в самом деле плохо, если об этом пойдут слухи, о тебе заговорят как о человеке, что осудил собственного учителя, а ведь соблюдение иерархии – основа гармонии в нашем «грушевом саду», в конце концов, это даже неприлично!
От этих слов у Шан Сижуя сжалось сердце, настроение его переменилось:
– Так я ведь у кого только не учился, наставников у меня хватает!
Наставник Цзинь гневно проговорил:
– Чушь! Он ведь связан с твоей семьей Шан кровными узами! А это залог твоей спокойной жизни! Разве можно сравнивать его с другими?
В глубине души Шан Сижуй все прекрасно понимал, просто не желал признавать.
Наставник Цзинь взглянул на свое отражение в зеркале: ему было уже за пятьдесят, в волосах блестела седина, на коже собирались морщины – и при этом он наряжался в яркие одежды, так что в целом образ его выглядел несколько странно. И все же в собственных глазах он по-прежнему оставался прежним искусным и своевольным Цзинь Бо-эром – актером, что ровня самому Нин Цзюлану!
Наставник Цзинь влюбленно разглядывал себя в зеркале, а затем вдруг спросил:
– И что по этому поводу говорит Нин-лаобань?
Шан Сижуй ответил:
– Цзюлан позвонил мне и еще написал письмо, велел, чтобы я спокойно занимался театром, а все прочее не принимал близко к сердцу. Придет время, и истина станет очевидной для всех, народ сам рассудит.
Наставник Цзинь холодно усмехнулся:
– Вот уж и впрямь, съязвил так съязвил! Случись подобное с самим Нин Цзюланом в годы его молодости, да он такой шум поднял бы, что добрался до императора в поисках справедливости! Он отошел от этого мира на несколько лет, превратился в отшельника. А ты по-прежнему на каждом шагу зовешь его Цзюланом, преклоняешься перед ним как перед собственным учителем.
Вот если бы Нин Цзюлан позаботился о Шан Сижуе, наставнику Цзиню не очень-то хотелось бы влезать в это дело. Но так как Нин Цзюлан ничего не мог поделать, наставнику Цзиню пришлось вмешаться. К тому же Шан Сижуй так или иначе считался его учеником, он приложил немало усилий к его становлению, и теперь, когда слава Шан Сижуя расцвела буйным цветом, когда имя его разлетелось повсюду и придавало величия самому наставнику Цзиню, разве можно было позволить кому-то погубить его? Наставник Цзинь, глядя Шан Сижую в глаза, сказал:
– Ладно уж, несчастное дитя, на кого еще тебе надеяться, кроме меня? Разве кто-то заставлял меня становиться старым товарищем твоего отца? Я отправлю людей за твоими вещами, поживешь пока у меня, а я помогу тебе обустроиться, – с этими словами он игриво щелкнул Шан Сижуя по носу, оставив после себя легкое благоухание.
Шан Сижуй потрогал себя за нос. Темпераментом и манерой говорить наставник Цзинь напоминал ловкую девицу лет восемнадцати, и иногда
