Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— Это был мой племянник, Андрес. Я искренне думал, что уж Педро-то я могу доверять. Я столько потерял благодаря этой глупой доверчивости. Чего уж там… Я ведь уже должен был стать принцем Алгарве и войти в историю Испании…
— К чёрту Ваши слабости, герцог! — Гурьев сжал зубы в попытке сдержать свой гнев, — Деньги у королевы?
— Скорее у короля. Однако он полностью на стороне своей супруги. Моя фигура давно уже не слишком популярна среди аристократии — я же выскочка… Моя опала решит сразу две проблемы короля: покажет, что он не пойдёт против воли света, а второе — тут же найдутся деньги на большое развлечение для этого высшего общества.
— Король заботится о собственном авторитете среди аристократов?
— Заботится… В последние годы зависть грандов росла, а после поражения в войне с Францией авторитет короля сильно упал. Чума же окончательно привела к тому, что Карла и Марию-Луизу стали ненавидеть и презирать. Моя голова не раз обозначалась в качестве платы за верность монархам со стороны многих и многих высокородных. Гранды никогда не упускают возможности напоминать королю и королеве об этом. В последнее время они принялись намекать, что замена нынешнего порфироносца на инфанта была бы неплохим политическим решением.
— Так что же?
— Я надеялся на привязанность своих монархов к себе… Победа над Британией смыла бы все мои грехи, Андрес…
— Я тоже надеялся. Но, всё же, Мануэль, ты же стреляный волк! Как ты допустил?
— Мне стоило не сопротивляться воле королевы — отдать ей те деньги. Но я же обещал…
— Плохо… Что же будет дальше?
— Сейчас король получает авторитет, но одновременно он его и теряет. Карл показал, что его можно сломить. — Годой спокойно оценивал последствия собственного падения, — Праздник, конечно, порадует свет и заткнёт рты, но насколько надолго? Инфант Фернандо тоже притихнет, но лишь на время. Первая же большая проблема снова обрушит позиции короля, но вот меня на сей раз с ним рядом не будет.
— Что будет с нашим договором, Мануэль?
— Можете предложить королю ещё денег! — усмехнулся в ответ Годой, — Глядишь, хоть какая-то часть дойдёт, наконец, до флота и армии.
— Бог мой, как же устал от ваших обычаев! — Гурьев всё ещё был в ярости.
— А уж как я устал… — мрачно отозвался бывший фаворит короля, — Ну хоть теперь-то вся эта безумная пляска закончится.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Фёдор Фёдорович, друг мой, побойся Бога! — Потёмкин страдальческие сжимал кулаки возле своих висков, — Ну, приди в себя? Ну какой монастырь?
— Господь на меня гневается! — мрачным голосом отвечал ему генерал-адмирал, — Почто мне дальше жить? Без Глаши мне жизнь не мила… Буду просить у Него милости…
— К кому милости, Фёдор? К себе?
— К Глашеньке! Душа её чистая должна на небесах быть, молить буду Господа за неё! — внезапно всхлипнул флотоводец.
— Она и так в раю! О чём ты?
— Мне без неё не жить… Она давно стала всей моей жизнью, Григорий Александрович… Секунды не было, чтобы я о ней не думал. Вот и сейчас, глаза закрою — вижу её лицо. Дышать не могу…
— Заладил! Вот ты думаешь, что мне без Катеньки легко? — Великий князь навис над моряком.
— Ты человек крепкий, Григорий Александрович… — вздохнул Ушаков.
— Крепкий! Да что ты понимаешь, дурак старый? — в сердцах махнул рукой Потёмкин.
— Я дурак? — тихо переспросил адмирал.
— Конечно, дурак! Почитай третий день то пьёшь, то молишься. — в голосе наместника отчётливо слышался гнев, — Владыку Иова прогнал, матом обложил, ирод!
— Владыку? Не помню. — ошалело помотал головой адмирал, — Как же я… Да я же…
— Он с тобой, как с человеком, пытался поговорить, а ты его сатанинским отродьем…
— Грех-то какой! — впился пальцами в лохматую нестриженую голову Ушаков.
— Вот-вот! Владыка от патриаршего посоха отказался, почти святой человек, а ты его так… Нехорошо, Фёдор Фёдорович!
— Ох! Не простит меня Владыка за такое… А без его благословения перед Богом я сам…
— Точно дурак! — теперь гнева в голосе Потёмкина не слышалось, зато преобладала горечь и усталость, — Ужель, Владыка Иов столь мелочен, чтобы обидеться на терпящего несчастья? Тем более на верного сына церкви и своего доброго друга? Болеет за тебя Владыка, Федя, болеет! По пять раз на дню справляется о тебе. Да и не пустят тебя сейчас к ним — уж больно ты нехорош во хмелю… Хотя от беседы с прежним генералом-адмиралом он точно не откажется.
— Как же я так? А?
— Вот так… Больно тебе, ведаю, но пора и меру знать. Долг тебя никуда не отпустит. Заканчивай свою боль зеленым вином заливать, Танасис твой совсем извёлся, всё боится, что дочь твоя, Евпраксия, круглой сиротой останется.
— Евпраксия? Ох! — Ушаков схватился за голову, заново разом ощущая всё, что случилось. Потеря жены, любимой, молодой, красивой его так подкосила, что он забыл о той, которая осталась как память, как след, как последнее слово его Аглаи.
— А флот? Ты думаешь, что без тебя там всё само собой идёт? Пустошкин с Сенявиным и Мышецким такую свару устроили. Думал уже Грейгу писать, чтобы он сам к нам прибыл…
— Что? Да как они… Я же наказал Пустошкину исправлять обязанности… Ну я им задам! У нас поход на носу!
— Пить ещё будешь? — Потёмкин достал пузатую тёмную бутылку с новомодной бумажной этикеткой.
— Нет! — ответ прозвучал насколько возможно твёрдо, — Прав ты, Григорий Александрович, долг зовёт, куда мне от долга бегать?
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Для меня странно, отче, что именно Вы стали главным сторонником проекта Румянцева. — я прогуливался в компании нового Патриарха и обсуждал с ним план моего постоянного посланника в Польше.
— Почему нет, государь? Боль всех, живущих в этой несчастной стране, ранит меня, ранит всю нашу церковь. Пора принести им покой. — тихо ответил мне он.
— Однако отец Платон всегда настаивал… — начал было я, но, поняв свою ошибку, слегка смешался.
— О! Государь, Вы всё ещё вспоминаете Его Святейшество… — Виссарион скупо улыбнулся, — Не огорчайтесь, я тоже скучаю по нему. Отец Платон был истинным отцом для тысяч и тысяч страждущих… Его
