Дом Виндзоров: Правда и вымысел о жизни королевской семьи - Тина Браун
«Голос» британской журналистики непочтителен и звучит сразу в двух тональностях: высокой и низкой. Американские же журналисты всегда относились к себе гораздо серьезнее – особенно после Уотергейтского скандала[60]. Даже в эру ложных новостей, окровавленная и выпотрошенная, американская журналистика воспринимает себя как профессию возвышенную, иногда даже как служение идеалам, пусть этому и противоречат мусорные заголовки бульварных газет вроде National Enquirer. Ни один президент Соединенных Штатов – кроме Дональда Трампа – не стал бы разговаривать с редакцией National Enquirer. А вот британский премьер-министр с готовностью вступает в беседу с таблоидами, которые в Америке воспринимаются даже не желтой прессой, а гораздо хуже. Но как иначе достучаться до рабочего класса – или хотя бы сделать вид, что ты попытался?
Цифровой прорыв девяностых и конкуренция со стороны Google и Facebook вынудили британские газеты вступить в гонку на выживание. И без того многое себе позволявшие таблоиды стали демонстрировать откровенную жестокость и опустились еще ниже. Главных редакторов все чаще искали среди ведущих колонок о шоу-бизнесе, а не в новостных редакциях. По мере того как роль тех, кто традиционно стоял на страже порядка в СМИ, постепенно становилась неважной, набирали оборот порядки, присущие скорее Дикому Западу: чтобы победить, нужно добывать информацию все быстрее и быстрее. Руководители холдингов были одержимы посещаемостью сайтов и не сводили глаз с онлайн-версий газет, которые приносили только убытки, поэтому неизбежно требовали топлива в виде быстрых сенсаций. Утратив моральные ориентиры, репортеры все чаще прибегали к тому, что Ник Дэвис из The Guardian окрестил «чурналистикой»[61]: они переписывали новости, которые уже опубликовали другие издания, не проверяя на достоверность. В книге 2008 года «Новости плоской Земли» (Flat Earth News) Дэвис цитировал результаты исследований ученых из Кардиффского университета, согласно которым «среднестатистический журналист с Флит-стрит должен писать в три раза больше, чем в 1985 году». Старомодные методы вроде встреч и звонков больше не работали.
Убеленным сединами редакторам News of the World вроде Клайва Гудмена это сулило только неприятности. В середине девяностых Гудмен стал легендой после того, как выпустил в печать репортаж о Диане «Тайные вечера ангела» – историю о том, как принцесса скрытно посещала умирающих от рака пациентов в больнице Роял-Бромптон. (На самом деле все это было блестящей задумкой самой Дианы, которая хотела отвлечь внимание общественности от своих ночных встреч с любовником, доктором Хаснатом Ханом.) Гудмена прозвали Вечным Огнем: он всегда был на посту, в кабинете. Но конец его господства в мире печатной прессы был уже близок.
Для Флит-стрит Диана была курицей, несущей золотые яйца. Когда она умерла, таблоиды переключились было на ее сыновей-подростков, но требования Соглашения, принятого после гибели принцессы, подрезали репортерам крылья. Впрочем, Комиссия по жалобам на прессу мало что смогла изменить в методах работы выпускающего редактора одной конкретной газеты. Речь идет о Ребекке Брук, урожденной Уэйд, одной из звезд лондонской бульварной журналистики. Вы уже знакомы с ней: это она, переодевшись уборщицей, в 1994 году украла первый выпуск The Sunday Times прямо из печатной машины.
Брукс – копна непослушных рыжих кудрей и лисье чутье на нужные связи – с пугающим успехом проникала в коридоры власти, политической или информационной. «Она могла предать человека, а на следующий день ужинать с ним», – рассказывал бывший редактор The Sun Дэвид Йелланд. Как и плативший ей Мёрдок, Брукс, словно хамелеон, подстраивалась под политические веяния и обхаживала одного за другим целую плеяду премьер-министров самых разных взглядов, включая Блэра, Кэмерона и Джонсона. Выходные она проводила с «Завсегдатаями Чиппинг-Нортон» (Chipping Norton set) – такими же охочими до власти коллегами, у которых были загородные дома в Оксфордшире. В этот круг общения входили Кэмероны и дочь Мёрдока, Элизабет, тогда жена главы Freud Communications Мэттью Фройда. С супругой Гордона Брауна Сарой у Брукс были настолько близкие отношения, что в 2008 году ее пригласили – вместе с Венди Денг, тогдашней женой Мёрдока, и Элизабет – на пижамную вечеринку в Чекерс.
Она начинала с самого низа – с позиции секретаря в News of the World – и пробилась на самый верх: в 2000 году в тридцать один год Брукс стала самым молодым редактором в истории холдинга. Три года спустя она перешла в ежедневную газету, The Sun, приносившую Мёрдоку наибольший доход, а News of the World передала своему заместителю и любовнику (с которым то сходилась, то расходилась) Энди Коулсону.
Эти двое были опасным дуэтом: Брукс не было равных в связях с общественностью, Коулсон, обманчиво респектабельный в своих костюмах и очках в темной оправе, мог молчанием подавить любого, кто рисковал задать ему неудобный вопрос.
Новых читателей для News of the World Брукс удалось привлечь, эксплуатируя общественный гнев, направленный против педофилов. Она начала безумную и безответственную кампанию, целью которой было выявить и заклеймить их – и в итоге разъяренные толпы штурмовали дома тех, кто попадал под подозрение. Несколько раз эти обвинения оказывались ошибочными, пострадала также врач-педиатр: ее дом разгромили разгневанные читатели, решившие, что ее род занятий подразумевает педофилию. Параллельно газета отлично справлялась с тем, чтобы портить жизнь министрам, футболистам, поп-звездам и членам королевской семьи.
Брукс возвела искусство разоблачений в абсолют. Главным героям статей в News of the World всегда предлагали заключить сделку и изъять из материалов самые неприятные факты, смягчив тем самым удар. В обмен они должны были предоставить раздутые признания и поверхностные интервью. Критики называли эту тактику шантажом. Естественно, вскоре эта схема была опробована на принце Гарри, который готовился к экзаменам на аттестат зрелости в Итоне.
До сих пор неизвестно, кто пустил первый слух о нем. Но именно сплетни о том, что шестнадцатилетний принц окончательно слетел с катушек, пьет и употребляет наркотики, позволили News of the World запустить самую коварную и продуманную из своих кампаний. В стремлении доказать, будто Гарри балуется кокаином, Брукс и ее коллеги задумали «тройной удар». За дело взялась вся тяжелая артиллерия: сама Ребекка Брукс, Мажер Махмуд – тот самый псевдошейх, который мучил Софи, графиню Уэссекскую, а позднее поймал в ловушку Сару Фергюсон, – и «журналюга» Гленн Малкер. Уже потом, в попытке оправдать себя в суде по делу о телефонной прослушке, Брукс скажет, что прибегала к услугам частных сыщиков только ради возможности отследить – в интересах общества, конечно, – насильников. Это утверждение удалось опровергнуть после того, как Верховный суд получил данные о том, что она нанимала Стива Уиттамора, частного детектива, проследить за своим женихом, изменявшим ей с женщиной, с которой познакомился в пабе.
В одну из августовских пятниц 2001 года Гарри, «пьяного в стельку», сфотографировали выходящим из ночного клуба в Марбелье, Испания. Махмуд всячески пытался выудить из сотрудников клуба информацию о визите принца. Однако вопреки всем стараниям ни официанты, ни бармен не стали заявлять, будто видели, как Гарри употребляет кокаин.
Малкер тем временем анализировал данные о телефонных звонках принца и его друзей. Он следил за Гаем Пелли, близким другом Гарри, и другими его приятелями из паба Rattlebone Inn, надеясь, что юноши будут звонить дилерам. И снова ничего.
Тут на сцену и вышла Ребекка Брукс. Вооружившись хлипким «досье», она сумела убедить Дворец, будто знает гораздо больше, чем знала на самом деле, – это был проверенный трюк всех журналистов с Флит-стрит. Ей удалось установить близкие взаимоотношения с Марком Болландом, который работал тогда на принца Чарльза. Так и была заключена сделка. От принца Гарри требовалось признаться, что он курит травку. В обмен на эту информацию газета обещала забыть о более серьезных обвинениях в употреблении тяжелых наркотиков. Этим Брукс добилась того, чего хотела, а все слова о «доказательствах», которыми она якобы располагала, были
