Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Я хорошо воспитал своих детей, подумалось ему. Не раз он предупреждал их – точно так же, как его самого предостерегал отец, – быть осторожным в разговорах с незнакомцами. Не надо проявлять грубость и неуважение к людям, в том числе и к полиции, внушал он, но следует быть начеку, когда отвечаешь на вопросы о доме и родителях, о родственниках или друзьях родственников. Ябедничать тоже не надо, говорил он. Если видишь, как братья, сестры или двоюродные делают что-то нехорошее, не беги доносить на них взрослым, потому что стукачей не уважают даже те, кому они доносят.
После ухода Нотаро Лабруццо лег спать, а Бонанно, тихо сидя на кухне, вспомнил случай в начале года, когда его наставления детям, кажется, возымели эффект. Семья приехала на денек в гости к родственникам в Бруклине, и после обеда одна из теток пожаловалась, что у нее куда-то пропала стоявшая позади дома тачка, на которой перевозят белье в прачечную, а дети, игравшие с тачкой, говорят, что не знают, куда она делась. Бонанно выстроил детей и принялся их расспрашивать. Когда никто не признался в содеянном, он сказал, что пойдет прогуляется по кварталу, а когда вернется – чтобы тачка стояла на прежнем месте во дворе. Неважно, кто ее взял, он никого наказывать не станет, главное – вернуть чужую вещь. После прогулки Бонанно заглянул во двор: детей видно не было, но тачка стояла на месте.
Бонанно не слишком беспокоился за детей во время своего отсутствия, зная, какая Розали хорошая мать; его больше волновала жена – он понимал, как ей тревожно и одиноко, как осаждают ее эти чувства, стоит ей уложить детей спать. Мать Розали живет в сорока пяти минутах езды, в Бруклине, и, конечно, навещала бы семью, но миссис Профачи не водит машину, поэтому добираться ей будет непросто. Другая родня, равно как и родня Бонанно, вряд ли рискнет появляться у Билла дома, опасаясь неминуемой шумихи в прессе и полицейского расследования. Сестра Бонанно Кэтрин не боится ни шумихи, ни полиции и, бесспорно, могла бы утешить Розали, но она живет с мужем и маленькими детьми в Калифорнии.
* * *
Мать Бонанно была, вероятно, в Аризоне или же скрывалась где-то у друзей, а его девятнадцатилетний брат Джозеф-младший учился в колледже Финикса. Зная Джозефа, Билл не думал, что тот часто посещает занятия. Джозеф в их семье был бунтарем: драг-рейсер, укротитель мустангов, нонконформист и парень настолько недисциплинированный, что нечего и мечтать сделать его членом организации, в этом Билл Бонанно не сомневался. Старший Бонанно был в бегах почти все время, пока подрастал младший сын, чтобы держаться подальше от слушаний Кефовера, слушаний Макклеллана[73], прочих расследований и угроз; а Джозеф-младший остался под опекой матери, которая не смогла с ним совладать. Во всяком случае, Джозеф-младший сейчас в Финиксе, а Розали на Лонг-Айленде, и Билл Бонанно очень надеялся, что она справится в одиночестве с выпавшими на нее тяготами и выдержит то давление, под которым ей приходится жить все последние годы.
Розали наверняка удивилась бы, узнай она, о чем думал Билл – она так часто обвиняла его в том, что ему важны только «те типы», а не она. Но он искренне беспокоился за нее и даже отчасти чувствовал себя виноватым, хотя вряд ли готов был это признать, по крайней мере перед женой. Он не сомневался в своей к ней любви, но та ответственность, которая лежала на нем в мире отца, и все связанные с этим миром события разрушили часть его существа – быть может, лучшую. Он знал, что многое из содеянного им в отношении Розали со времени женитьбы на ней не имеет оправданий, и даже не пытался оправдываться. В душе он воспринимал свое нынешнее состояние как временное бегство от страшного мира, который достался ему в наследство, поблажку посреди бешеной активности с краткими промежутками действия и нескончаемыми часами скуки, когда месяцами надо ждать, скрываться, проводить махинации, завязанные на самые рутинные дела – по телефону позвонить, дверь кому-то открыть. В этом странном и мучительном мире он наделал много мерзостей, и теперь мог лишь надеяться, что жена сумеет сконцентрироваться на дне сегодняшнем, отложив прошлое в сторону. Он надеется, что она сумеет управлять домом, если надо будет, займет денег у родственников и не станет придавать большого значения тому, что прочтет в газетах, увидит по телевизору или услышит на улице. Он знает, что ноша эта нелегка, тем более что никто не готовил Розали с детства к той жизни, какую она теперь ведет. Он помнил по ее рассказам, что в семье ее пытались оградить от реальности, и она привыкла видеть по всему дому газеты с вырезанными кусками в тех местах, где помещались фотографии и статьи, посвященные деятельности организации Профачи.
Детство Билла было совсем другим. Отец и не думал скрывать от него какие-либо аспекты жизни, напротив, он, казалось, гордился собой и всегда был в себе уверен. Старший Бонанно сумел так методично и без драмы описать характер своей жизни, что когда сын понял, чем занимается отец, он не испытал ни шока, ни разочарования, правда, в детстве Билл отмечал довольно странное рабочее расписание отца. То он проводил дома весь день и отлучался ночью, то неделями сидел безвылазно, а потом пропадал на несколько недель. Никакой регулярности в рабочем графике, что отличало Джозефа Бонанно от отцов тех ребят, с которыми Билл пошел в первый класс на Лонг-Айленде. Но он тогда точно знал, что его отец очень занятой человек и вершит много дел сразу; поначалу ему хватало этого знания – оно же объясняло, почему отец организовал дома дополнительный офис.
В тот период жизни Билла Бонанно, в 40‑е годы, отец его владел сырной фабрикой в Висконсине, фабриками верхней одежды и прачечной в Бруклине, а еще молочной фермой в Миддлтоне, Нью-Йорк, где держали сорок голов рогатого скота и двух лошадей – Джозеф Бонанно назвал их в честь своих детей, Билла и Кэтрин. Их семейный просторный двухэтажный дом красного кирпича в тюдоровском стиле находился в Хемпстеде, неподалеку от Ист-Медоу, где жили теперь Розали и Билл. Семья перебралась в Хемпстед из
