Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Через два года флот с большим удовольствием распрощался с ним, а он с флотом; после демобилизации он собрал всю свою морскую униформу до последней нитки, принес на берег Темзы и бросил с высоты в воду. Он смотрел не отводя глаз, как его белая морская бескозырка летит вниз по спирали, все уменьшаясь и уменьшаясь, не поворачиваясь кверху околышем, и он надеялся, что она так и долетит до воды, но под конец она все-таки перевернулась и стала тонуть перевернутой. Почему-то ему очень живо запомнился этот эпизод, как запомнился белый кафель полицейского участка после того, как он выкрасил столб в зеленый цвет, и как запомнились белые руки монахинь; белый цвет наводит О’Тула на нерадостные воспоминания.
Не прошло и года, как он стал ревностным студентом Королевской академии драматического искусства, где он, после того как был однажды безжалостно раскритикован за слишком легкомысленное отношение к маленьким ролям («О’Тул, – кричал на него преподаватель, – нет маленьких ролей, есть маленькие актеры!»), полностью изменил подход и стал хвататься за маленькие роли как за возможность показать, на что он способен при минимуме реплик. В театре «Bristol Old Vic», где он получил первый профессиональный опыт после окончания Королевской академии, он твердо решил, что в первой своей крохотной роли – старого конюха в «Свахе» Торнтона Уайлдера – он «выйдет на сцену, распространяя запах лошадей». Так он и сделал. В другой маленькой роли – в пьесе Чехова – он должен был, играя крестьянина-грузина, ввалиться на сцену со словами: «Доктор Астров, лошади ждут» – и выйти вон.
(«Но только не я… Я решил, что этот грузинский крестьянин – на самом деле Сталин… и я вышел, прихрамывая, как Сталин… и загримировался под Сталина… и, когда я появился на сцене, дымясь от ненависти к аристократии, имея вид очень зловещий, я почувствовал, как зал притих… потом я зыркнул на доктора Астрова… и говорю: «Доктор Лошадь, Астровы ждут!»)
За три года в «Bristol Old Vic» Питер О’Тул сыграл стольких стариков, что театралы считали его пожилым характерным актером. Он был неимущим стариком в «Майоре Барбаре», старым рыбаком в «Ундине», старым морским капитаном в «Дике Уиттингтоне», старым слугой в «Соперниках», старым стряпчим в «Больших надеждах», герцогом Корнуэльским в «Короле Лире», старым Владимиром в «В ожидании Годо» и больным старым дядюшкой в «Oh, mein Papa». Как-то раз один театровед в Кардиффском университете принялся размышлять вслух в аудитории про «этого старика шестидесяти-семидесяти лет, этого Питера О’Тула… которому уже не вырасти до больших ролей… но разве не восхитительно видеть человека, который не проявляет из-за этого ни горечи, ни обиды?» Этот специалист, как и прочие, был поражен, когда пришел в «Old Vic» на «Оглянись во гневе» Осборна и увидел «старика» в роли Джимми Портера.
Из семидесяти трех ролей, сыгранных О’Тулом в «Old Vic», ни одна не принесла ему больше похвал, чем Гамлет, которого он сыграл мощно и оригинально, восставая при этом против закостенелых приемов, используемых великим множеством британских актеров в шекспировских пьесах. («…Я встречаюсь с Шекспиром на его собственных условиях… Шекспир – театральный человек, черт возьми, не божество какое-нибудь… его люди живые… ты слышишь запах у них изо рта… они мочатся на стену… Вот как я играю Шекспира».)
В 1958 году он ушел из «Old Vic» и за два года быстро утвердил себя и как перворазрядный классический актер (то, как он в 1960 году, в двадцать семь лет, в Стратфорд-он-Эйвоне воплотил Шейлока, уподобляли игре великого Генри Ирвинга), и как звезда молодой сцены (за роль дерзкого солдата в «Длинных, коротких, высоких» он получил в 1959 году в Лондоне премию «Актер года»), и как кинозвезда (он сыграл щепетильного молодого лейтенанта в фильме «День, когда ограбили Английский банк»).
Сэм Шпигель[64], увидев игру О’Тула в этом фильме, одним из первых понял его возможности в качестве киноактера и однажды пригласил его на пробу. Едва О’Тул, придя, снял пальто, как из кармана у него выпала бутылка скотча. Шпигель был немного расстроен, но все же дал ему пройти пробу. О’Тул, изображая перед камерой врача, прикинулся, будто разговаривает в больничной палате с миссис Сэм Шпигель. «Все хорошо, миссис Шпигель, – сказал О’Тул успокаивающим тоном, – ваш сын никогда больше не будет играть на скрипке». Сэм Шпигель счел это ужасающе несмешным. О’Тул после этого не виделся с ним больше года. («Есть во мне что-то такое: построю что-нибудь – и обязательно разрушу, просто так, без причины…»)
Между тем режиссер Дэвид Лин, искавший актера на роль Лоуренса (Марлон Брандо отказался, потому что был слишком занят, а Альберт Финни отказался по неизвестной причине), увидел О’Тула в роли лейтенанта в «Дне, когда ограбили Английский банк» и понял, что нашел того, кто ему нужен. Первым делом, конечно, Лин должен был получить одобрение продюсера, которым, к большому сожалению для О’Тула, был Сэм Шпигель. Тот, по словам Жюля Бака, менеджера О’Тула, проявил очень мало энтузиазма; официальным доводом, который выдвинул Шпигель, было то, что нелепо брать актера ростом метр девяносто на роль невысокого (метр шестьдесят два) Т. Э. Лоуренса. Но Лин умел убеждать, и О’Тул получил роль.
О’Тул бросился в работу со всей страстью, как перед исполнением Шейлока (он тогда четыре недели прожил в хижине в валлийских горах, читая книги о еврейском законе и еврейских обычаях, а после этого девять недель репетировал без оплаты). Для роли Лоуренса О’Тул только что не выучил наизусть «Семь столпов мудрости» – 661-страничную книгу этого героя Первой мировой войны; он проштудировал все книги о нем, а затем полетел в пустыню за недели до съемочной группы и там разговаривал с арабами, которые помнили Лоуренса. В Иордании один арабский шейх, знавший «Эль-Оуренса», посмотрел на О’Тула с неодобрением: «Слишком высокий». После чего О’Тул, не говоря ни слова, взял у кого-то арабский кинжал и начал «подрубать» себе ноги чуть пониже колен. Все племя приятно удивилось, и бедуинский вождь быстро сменил недоверие на благосклонность; позднее он научил актера ездить на верблюде, дав ему возможность взамен, как говорит О’Тул, «подарить арабской культуре одно из важнейших новшеств» – верблюжье седло из пористой резины.
После нескольких часов на верблюде О’Тул заявил: «Отдаю вам должное, вы прекрасные бедуины, камни пустыни, но у меня очень нежная ирландская задница». С этими словами он слез с верблюда и не залезал, пока не смастерил губчатое седло, чтобы укрепить его поверх деревянного, на котором привыкли трястись арабы. Вскоре несколько любопытных арабов попросили у него резину,
