Дом Виндзоров: Правда и вымысел о жизни королевской семьи - Тина Браун
Она очень быстро создала себе новый образ: стала для нации легкой, блестящей, всегда улыбающейся бабушкой, раздающей подарки, нарекающей имена кораблям, проверяющей полки, открывающей памятники, покровительствующей культуре и совершенствующейся в искусстве быть обожаемой всеми и всюду.
Проблема заключалась только в том, что теперь королева-мать, привыкшая блистать, потеряла не только сцену, но и самостоятельность. Ее жизнь полностью зависела от двадцатипятилетней дочери: та определяла, где она живет, сколько может потратить и какую роль играет – если играет вообще – в глазах народа. Ее годовое попечение, согласно одобренному правительством цивильному листу, составляло 643 000 фунтов в год – и это была лишь малая доля необходимого. Королева-мать устраивала вечеринки в Роял-Лодж для любителей скачек и вечеринки в Биркхолле для любителей рыбалки, круглый год давала балы, на которых гости демонстрировали стоившие целое состояние украшения. Время в Кларенс-хаусе словно остановилось: здесь служили 60 человек, среди которых было трое лакеев, накрывавших к чаю стол, по выбору блюд соперничавший с таковым на круизном лайнере. За обедом к ним присоединялось еще трое или четверо официантов. Наряды двух херувимов, поддерживавших полог кровати королевы-матери, каждый месяц стирали и крахмалили. А в гараже Букингемского дворца ее всегда ждали пять или шесть машин со специальными номерами.
От расходов на принадлежавших ей коней любой бы и вовсе прослезился. Однажды королева-мать едва не пропустила начало ежегодной церемонии Ордена Подвязки в Виндзорском замке, потому что заезд, который она смотрела, оказался слишком увлекательным. Если верить Daily Mail, уже облаченная в соответствующий церемонии наряд, она сидела у камина в гостиной и смотрела гонку по телевизору. Королева-мать «кричала, глядя в экран: "Ну же, давай, давай, проклятие, живей!"» – потому что ее лошадь замешкалась в стартовом створе.
Наряды королевы-матери регулярно уничтожали значительную часть ее годового бюджета. Однажды, в 1938 году, Норман Хартнелл создал для нее полностью белый гардероб для визита в Париж. С тех пор дизайнер и его последователи продолжали изобретать для нее все новые легкие и воздушные наряды, словно сошедшие с полотен Фрагонара. Шифоновые и жоржетовые чайные платья, кринолины, в которых переливались хрустальные бусины и стразы, бальные платья, бархатные пальто, летние платья – а еще туфли к ним (королева-мать предпочитала пятисантиметровый каблук) и подходящие сумочки – все это аккуратными рядами заполняло один шкаф Кларенс-хауса за другим. Ни один лацкан ее пальто не остался без «маленького "М-м-м"», как называла она крупные украшения из своей огромной коллекции. Ее многочисленные шляпки, тонущие в персиковых, лиловых и белых страусиных перьях, хранились в полосатых черно-белых коробках. Королеве-матери особенно нравилась та, на тулье которой были закреплены крошечные колокольчики, позвякивавшие на ветру.
Елизавете постоянно приходилось увеличивать бюджет матери из собственного кармана и выступать гарантом ее долгов, которые достигали 4 миллионов фунтов в год. «[Однажды она] горячо посоветовала ей не покупать столько новых чистокровных лошадей, – вздыхал друг королевы-матери, – но все равно в конце года получила огромный счет. Елизавете оставалось только отправить в ответ записку со словами: "Бог мой, мама!"» Когда о размере долгов королевы-матери стало известно прессе, принц Чарльз заметил: «Если бы журналисты написали, что эти цифры лишь десятая часть реальной суммы, они были бы ближе к истине». «Да что не так с моей матерью, вечно тратящей деньги на скаковых лошадей, и моей свекровью, вечно тратящей деньги на монастыри?» – жаловалась Королева. Ее мать каждый год тратила в восемь раз больше положенных ей 643 000 фунтов. Более половины этих денег уходило только на оплату труда штата Кларенс-хауса.
Летом 1952 года, приехав погостить к друзьям в Шотландию, королева-мать неожиданно купила себе в Кейтнессе полуразрушенный древний замок, возвышающийся на продуваемом всеми ветрами побережье, откуда открывается вид на Оркнейские острова. Она вернула ему исконное название – замок Мэй – и потратила небольшое состояние на ремонт. К удивлению всех, кто считал эту покупку безумной выходкой горюющей вдовы, замок в следующие пятьдесят лет стал одним из мест, связанных с самыми счастливыми воспоминаниями королевы-матери о летних уединенных днях. По сей день голубой дождевик и резиновые сапоги, в которых она всегда обходила территорию, ждут хозяйку в прихожей.
К королеве-матери до самой ее смерти обращались с просьбами встретиться со спонсорами, приезжавшими в Кларенс-хаус. Она располагалась в салоне с бокалом мартини, а гости ждали в смежной приемной. Потом двери открывались, и в них врывалась стая корги, за которой тянулся шлейф соответствующего аромата. Собаки давали понять: сейчас появится и сама хозяйка. Далее следовала привычная жизнерадостная рутина: «Ах, мистер Брэнсон, как поживают ваши самолеты?»
Хотя колючее самолюбие матери было испытанием для Елизаветы, она была привязана к ней и благодарна за отношение к исполнению обязанностей. Они разделяли любовь к лошадям и собакам, привычку к ироничным высказываниям и невероятную физическую выносливость. Именно королева-мать приучила старшую дочь не поддаваться усталости, простуде и температуре.
Каждое утро после завтрака они обменивались наблюдениями о скачках и новостями о племенных лошадях. Королева-мать могла похвастаться долгой историей ставок и побед: всего на счету коней, выступавших в ее личных цветах – голубом и золотом, – были 462 выигранные гонки. А еще обе они умели в полной мере наслаждаться развлечениями загородной жизни, включая ловлю рыбы на мушку. Стоило королеве-матери перебраться в Биркхолл, как она завела привычку выходить на рыбалку, надев непромокаемые сапоги, и часами простаивать с удочкой в ледяных водах реки Ди. Этому обычаю она не изменяла до восьмидесяти лет. Энн Морроу, биограф, вспоминала об инциденте в Балморале: «Было уже восемь вечера, а она так и не вернулась, поэтому пришлось снарядить поисковые отряды. Один из них и встретил королеву-мать, которая тащила на себе в темноте к дому девятикилограммового лосося». Позднее, уже в 1982 году, когда у нее в горле застряла рыбная кость, королева-мать вспомнила о том случае и рассмеялась: «Вот лосось мне и отомстил».
Ее шутки часто поднимали настроение Елизавете и вызывали ее смех. Однажды во время студенческих протестов кто-то из толпы запустил в королеву-мать рулоном туалетной бумаги. Она подняла его и передала обратно, спросив: «Это не ваше?» Она поддразнивала дочь как никто другой. «Получилось сегодня поправить страной, Лилибет?» – интересовалась королева-мать, стоило ей увидеть измученную очередной встречей Елизавету. Иногда случалось и Королеве удивить мать неожиданной щедростью. Например, она приказала установить в Биркхолле лестничный подъемник. «Теперь механический помощник поднимет вас по лестнице, а вашему величеству не придется даже касаться ногами пола», – как всегда витиевато писал об этом бабушке принц Чарльз, даже в личной переписке не преминув упомянуть ее титул.
А вот атмосфера в домах матери и дочери различалась кардинально. Работать в Кларенс-хаусе было намного веселее, чем в Букингемском дворце, кишевшем скучными личными секретарями. Когда королева-мать переехала, многие из ее преданных слуг хотели последовать за ней. Пусть иконой для народа она стала благодаря испытаниям военного времени, но развлечения в ее доме были проникнуты духом 1920-х годов.
Овдовев, она скрылась от любопытствующих глаз и вернулась в личную эпоху джаза. Теперь, когда не нужно было держать лицо на торжественных банкетах, выступая в качестве королевы-консорта, она могла принимать у себя представителей элиты, поклонников скачек и старых добрых аристократов, показывая себя жизнерадостной и остроумной хозяйкой. Одним из частых гостей ее вечеров был хранитель картин сначала короля, а потом и Королевы. Энтони Блант оказался – вот незадача – одним из советских шпионов «Кембриджской пятерки», в которую входили также Гай Бёрджесс, Гарольд «Ким» Филби, Дональд Маклин и Джон Кернкросс.
Особой славой пользовались грубоватые застольные игры с тостами: королева-мать поднимала бокал высоко-высоковысоко за тех, кто ей нравился, и опускала его низко-низко-низко (под стол), когда речь шла о несимпатичных ей людях. Гости отвечали на это взрывами хохота и употреблением невероятных объемов спиртного. А еще она прекрасно изображала других людей, как и сама Елизавета, умевшая невероятно точно и смешно пародировать любого, с кем только что встретилась. Поговаривали, что особенно хорошо королеве-матери удавался Роуэн Аткинсон в роли Черной
