Дом Виндзоров: Правда и вымысел о жизни королевской семьи - Тина Браун
В первые годы правления Елизаветы королева-мать тяжело привыкала к новой роли второго плана, поэтому быстро стала признанным источником раздражения для обитателей Букингемского дворца. Как-то раз, спустя всего три недели после восшествия на престол, Королева заметила ее машину, подъезжавшую к парадному входу. Повернувшись к стоящему рядом Мартину Чартерису, личному секретарю и помощнику, она пробормотала: «Сейчас у нас будут проблемы».
Первое их противостояние было связано с нежеланием королевы-матери покидать Букингемский дворец. Она рассчитывала перенести свой двор в Мальборо-хаус, роскошный королевский особняк, и требовала, чтобы это желание было выполнено. Однако там уже жила Мария, вдова короля Георга V, – ей тогда было восемьдесят пять лет – вместе с персоналом. Елизавета, приходившаяся Марии правнучкой, не собиралась ее выселять. Предлагать королеве-матери разделить с ней комнаты особняка было нельзя, иначе создавалось впечатление, что Мальборо-хаус превращается, по словам Грэма Тернера из The Telegraph, «в свалку для отслуживших свое королев». К тому же зданию был необходим ремонт, и королева-мать предлагала такие его масштабы, что стоимость вряд ли порадовала бы налогоплательщиков.
Ей пришлось с неохотой довольствоваться «страшным маленьким домишком» – великолепным четырехэтажным Кларенс-хаусом. Постройка XIX века прилегает к Сент-Джеймсскому дворцу. Принц Филипп и Елизавета жили в этой резиденции до коронации. Они потратили немало времени и энергии на ремонт комнат и оснащение их по современным стандартам, поэтому им не хотелось переезжать. Сейчас там живут принц Уэльский и герцогиня Корнуолльская. После смерти королевы Марии Елизавета быстро избавилась от Мальборо-хауса, передав его секретариату Содружества в качестве штаб-квартиры. Так в 1959 году особняк оказался недосягаем для королевы-матери. В отместку та потратила огромную сумму на повторный ремонт Кларенс-хауса. Членов Парламента возмутила стоимость работ, но королева-мать ехидно возразила: «Может, они предпочли бы, чтобы я удалилась в Кью и основала гильдию вышивальщиц?»
Елизавета прекрасно понимала, как несчастлива ее мать и насколько унизительно для нее видеть, что королевский двор переходит к новой правительнице. Королева-мать, которая десять лет, в том числе до, после и во время темных лет войны, была опорой правителя, теперь словно оставалась на обочине, как некто неважный. Они с Берти были полноправными партнерами, а это наделяло ее огромным влиянием. Она часто присоединялась к королю и Уинстону Черчиллю во время их встреч. В годы войны премьер-министр приезжал во дворец с отчетами каждую неделю.
Елизавета была склонна избегать конфликтов, поэтому не стала возражать, когда мать пожелала и дальше получать телеграммы от Министерства иностранных дел, хотя это давало той больше власти, чем было у любой из прежних королев-консортов. Не протестовала Елизавета и против того, что королева-мать по-прежнему подписывалась как Елизавета R.[28], будто король до сих пор был жив. Нежелание ввязываться в ссоры побуждало Елизавету всячески задабривать мать. Один из придворных вспоминал, как Королева с тревогой говорила: «Очень важно, как к этому отнесется мама. Нельзя делать того, что заденет ее чувства». Когда Джайлз Брандрет беседовал с Чартерисом, тот рассказывал о постоянно возникавшей «неловкости первенства: Королева отказывалась идти впереди матери», а та «уже привыкла всегда входить первой». Елизавета четко понимала: ее матери был только пятьдесят один год, когда не стало короля, и до того, как это случилось, она рассчитывала, несмотря на слабое здоровье мужа, еще как минимум лет десять провести в роли советницы монарха.
Берти ухаживал за миниатюрной и улыбчивой леди Елизаветой Боуз-Лайон на протяжении двух с половиной лет. Он трижды предлагал ей руку и сердце, пока она наконец не согласилась. Все это время ее осаждали поклонники. Атмосфера теплоты и легкости, царившая в семье Елизаветы, выгодным образом отличалась от привычных Берти ограничений, присущих его королевскому воспитанию. Их родовое гнездо находилось в Шотландии, в замке Глэмис (здешним таном Шекспир назвал Макбета). «В Глэмисе было невероятно красиво, идеально, – вспоминал один из получивших отказ ухажеров. – Приезжая туда, ты словно оказывался внутри картины ван Дейка. Время, слухи, праздный шум – все это исчезало. Ничего не происходило… и нас всех будто окутывало волшебство».
В тот период Елизавета была влюблена в очаровательного конюшего Берти, достопочтенного Джеймса Стюарта. К тому же она мечтала о большем, чем брак с болезненно робким «запасным» наследником.
Ее куда больше привлекала перспектива встретиться с будущим королем Эдуардом VIII, однако ему нравились женщины более искушенные: сначала соблазнительная красавица Фрида Дадли Уорд, потом ставшая его судьбой роковая искусительница Уоллис Симпсон. Казалось, леди Елизавета мечтала о единственном на Британских островах мужчине, не подвластном ее чарам. Его равнодушие, несомненно, еще на несколько градусов снизило температуру того холодного презрения, которое она демонстрировала герцогу и герцогине Виндзорским после того, как те отправились в изгнание.
Решение все же принять предложение Берти оказалось лучшим в ее жизни. Леди Елизавета никогда не испытывала к нему страсти, зато он был бесконечно ей предан. Она воспользовалась шансом сформировать характер человека, неожиданно ставшего королем. «Сильная духом и уверенная в себе супруга была ему необходима, – говорила актриса Эвелин Лэй, близкая подруга Берти. – Слава Богу, на счастье – свое и страны – он нашел подходящую женщину… Она привела его к тому, чтобы стать великим королем, так, как не смог бы никто другой. Если бы не ее сила и решительность, ничего бы не получилось».
На протяжении пятнадцати лет правления Георга VI его королева всегда находила слова поддержки и привносила в дом Виндзоров радость, такую необходимую после обескураживающего отречения Эдуарда VIII. Именно она во время «Блица» стала символом надежды и достоинства для народа Британии. Говорят, Гитлер называл Елизавету «самой опасной женщиной Европы»: ее нежелание покидать Лондон, когда кругом падали бомбы, – даже после попадания по Букингемскому дворцу – придало сил подданным Короны.
После смерти короля некогда непоколебимо-жизнерадостная Елизавета написала поэтессе Эдит Ситуэлл, что ее «поглотили темные тучи печали и отчаяния». Она беспрекословно уступила сцену любимой дочери, однако прекрасно понимала – юная и молчаливая королева никогда не будет обладать очарованием матери. Понимала это и Елизавета II. Графиня Патрисия Маунтбеттен, которая с детства дружила с Лилибет, припоминала ее слова незадолго до путешествия по странам Содружества: «Лучше бы эта обязанность досталась маме… Ей так хорошо это удается. У меня нет ее спонтанности».
Из пучин отчаяния, грозивших превратиться в такую же долгую скорбь по мужу, которой запомнилась королева Виктория, горюющую вдову вывел Уинстон Черчилль. Во время ежегодного визита в Балморал он без предупреждения приехал в Биркхолл, дом на землях поместья. Королева-мать удалилась туда, оставив дочери резиденцию (и это стало еще одним ударом). Во время встречи премьер-министр надеялся привлечь мать Елизаветы II на свою сторону, чтобы та попыталась уменьшить влияние Филиппа, стремившегося многое модернизировать.
Что бы Черчилль ни сказал ей, это работало. Своему другу лорду Солсбери королева-мать потом с нежностью рассказывала, как «старый лев» проявил «невероятную деликатность чувств». А Джин Рэнкин, дама из свиты, предположила, что тот, «наверное, нашел слова, которые позволили ей осознать, насколько важно сейчас продолжать выполнять свои обязанности и насколько
