100 арт-манифестов: от футуристов до стакистов - Алекс Данчев

тайны жизни. В искусстве гения западная классическая культура также признала ценность бессознательного, поскольку именно бессознательное сделало возможным частичное освобождение от условностей, которые связывали искусство. Но этого можно было достичь лишь после длительного личного процесса развития, и такое искусство всегда рассматривалось как революционное. Цикл революционных деяний, который мы называем эволюцией искусства, вступил теперь в свою последнюю фазу — ослабления стилистических условностей. Их уже ослабил импрессионизм, обнажил кубизм (а затем конструктивизм и неопластицизм), и эта фаза знаменует конец искусства как силы эстетического идеализма в плане высшего порядка, чем жизнь. То, что мы называем «гением», есть не что иное, как способность индивида освободиться от господствующей эстетики и поставить себя выше нее. Когда эта эстетика ослабит свою мертвую хватку и когда исчезнет исключительность личного исполнения, «гений» станет достоянием общественности, а слово «искусство» приобретет совершенно новое значение. Это означает не то, что самовыражение всех людей обретет одинаковую, обобщенную ценность, а то, что каждый сможет выразить себя, потому что гений народа, источник, в котором может искупаться каждый, заменит индивидуальное самовыражение.

В эту эпоху перемен роль художника-творца может сыграть лишь революционер: его долг — уничтожить последние остатки пустой, приевшейся эстетики, пробудить творческие инстинкты, по-прежнему бессознательно дремлющие в человеческом сознании. Массы, воспитанные в эстетических условностях, навязанных извне, еще не осознают своего творческого потенциала. Его будет стимулировать искусство, которое не определяет, а предполагает, стимулируя исходящие от них ассоциации и догадки, создавая новое, фантастическое видение. Творческие способности наблюдателя (присущие человеческой природе) сделают это новое видение доступным каждому, как только эстетические условности перестанут мешать работе бессознательного.

До сих пор обреченный на сугубо пассивную роль в нашей культуре, наблюдатель сам будет вовлечен в творческий процесс. Взаимодействие между творцом и наблюдателем делает такого рода искусство мощным стимулом для рождения творческого потенциала людей. Все большее разложение и все более явное бессилие нашей культуры делают проще борьбу сегодняшних художников-творцов по сравнению с борьбой их предшественников — время на их стороне. Феномен «китча» распространился так быстро, что сегодня он роняет тень на все более утонченные формы экспрессии или же настолько тесно переплетается с ними, что их становится трудно разделить. Благодаря этому развитию власть старых идеалов красоты иссякнет и в конечном итоге исчезнет, а новый художественный принцип, который сейчас развивается, автоматически заменит их. Этот новый принцип основан на сильном влиянии материи на творческое восприятие. Эта творческая концепция не является одной из теорий или форм, которые можно было бы описать как затвердевшую материю, — она возникает в результате противостояния человеческого духа и исходных материалов, предполагающих те или иные формы и идеи.

Каждое определение формы ограничивает влияние материала, а вместе с ним и ту суггестию, которую оно проецирует. Суггестивное искусство — это искусство материалистическое, потому как лишь материя стимулирует творческую деятельность, в то время как наблюдатель тем менее активен, чем более точно определена форма. Поскольку мы рассматриваем усиление стремления к творчеству как важнейшую задачу искусства, в предстоящий период мы будем стремиться к максимально возможному материалистическому и, следовательно, максимально возможному суггестивному эффекту. Рассматриваемый в этом свете акт творчества важнее, чем то, что создается в результате, и этот результат будет приобретать значение тем большее, чем сильнее он раскрывает работу, которая привела к его появлению, и чем меньше он напоминает безукоризненный конечный продукт. Иллюзия того, что произведение искусства имеет фиксированную ценность, разрушена: его ценность зависит от творческих способностей наблюдателя, которые, в свою очередь, пробуждаются благодаря суггестии, внушенной произведением искусства. Только живое искусство может активизировать творческое восприятие, и только живое искусство имеет всеобщее значение. Ибо только живое искусство дает выражение эмоциям, стремлениям, реакциям и амбициям, которые из-за изъянов общества мы все разделяем.

Живое искусство не делает различий между прекрасным и безобразным, потому что не устанавливает эстетических норм. Безобразное, в искусстве прошлых веков ставшее дополнением прекрасного, — это непрестанное недовольство неестественным классовым обществом и его эстетикой виртуозности; это демонстрация замедляющего и ограничивающего воздействия этой эстетики на естественное стремление к творчеству. Если мы рассмотрим формы выражения, включающие все стадии человеческой жизни, например, жизни ребенка (который еще не интегрирован в общество), то мы уже не увидим этого различия. Ребенок не знает другого закона, кроме собственного спонтанного ощущения жизни, и не чувствует необходимости выражать что-либо еще. То же самое относится и к примитивным культурам; именно поэтому они так привлекательны для современных людей, вынужденных жить в болезненной атмосфере нереальности, лжи и бесплодия. Возникает новая свобода, которая позволит людям выражать себя в соответствии со своими инстинктами. Это изменение лишит художника его особого положения и встретит упорное сопротивление. Ибо по мере того, как его свобода, завоеванная индивидуально, становится достоянием общественным, индивидуальный и социальный статус художника рушится.

Наше искусство — искусство революционного периода, одновременно реакция на уходящий мир и вестник новой эры. По этой причине оно не соответствует идеалам первого, а идеалы второго еще не сформулированы. Но это выражение жизненной силы, которая тем сильнее, чем сильнее ей сопротивляются, которое имеет значительное психологическое значение в борьбе за создание нового общества. Дух буржуазии по-прежнему пронизывает все сферы жизни, и время от времени он даже делает вид, что дарит искусство народу (не всему народу, а тому, что припал к его руке).

Но это искусство уже чересчур устарело, чтобы быть лекарством. Надписи мелом на тротуарах и стенах ясно показывают, что люди рождены для самовыражения; теперь полным ходом идет борьба против власти, которая заставляет их надеть смирительную рубашку служащего или простолюдина и лишает их этой первичной жизненной потребности. Картина — это не композиция цвета и линии, а животное, ночь, крик, человеческое существо или все это вместе взятое. Объективное, абстрактное восприятие буржуазного мира свело живопись к средствам, которые ее породили; однако творческое воображение стремится распознать каждую форму, и даже в стерильной среде абстрактного оно создало новые связи с реальностью, породив суггестивную силу, которой обладает каждая естественная или искусственная форма для активного наблюдателя. Эта суггестивная сила не знает границ, и потому можно сказать, что после периода, когда она НИЧЕГО не значила, искусство вступило в эпоху, в которой она значит ВСЁ.

Культурный вакуум никогда не был так силен и так широко распространен, как после недавней войны, когда непрерывность многовековой культурной эволюции оказалась вдруг резко нарушена. Сюрреалисты, которые в своем неприятии культурного порядка выбросили художественное самовыражение за борт, испытали разочарование и горечь оттого, что талант стал бесполезным в разрушительной кампании против искусства, против общества, функции которого они, впрочем, осознавали и