100 арт-манифестов: от футуристов до стакистов - Алекс Данчев
1) Считаете ли вы, что продукты литературной и художественной деятельности — сугубо индивидуальное явление? Не кажется ли вам, что они должны отражать основные течения, определяющие экономическую и социальную эволюцию человечества?
2) Считаете ли вы, что литература и искусство могут выразить стремления рабочего класса? Кто, по вашему мнению, главные представители такой литературы и искусства?
Ответил я следующим образом:
1) Безусловно, это относится к литературному или художественному произведению, как и к любому интеллектуальному феномену, поскольку единственный вопрос, который можно справедливо поставить относительно него, — это вопрос о суверенитете мысли. То есть невозможно ответить на ваш вопрос утвердительно или отрицательно, и можно лишь сказать, что единственная заслуживающая внимания философская позиция в таком случае состоит в том, чтобы разыграть «противоречие (которое действительно существует) между природой человеческой мысли, которую мы считаем абсолютной, и реальностью этой мысли в толпе людей с ограниченным мышлением». [Энгельс] Эта мысль — в той области, где вы попросите меня принять во внимание то или иное конкретное ее выражение, — может лишь колебаться между осознанием ее нерушимой автономии и осознанием ее полнейшей относительности. В наше время художественное и литературное творчество, как мне кажется, целиком приносится в жертву потребностям, которые эта драма спустя столетие поистине мучительной поэзии и философии (Гегель, Фейербах, Маркс, Лотреамон, Рембо, Жарри, Фрейд, Чаплин, Троцкий) должна разрешить сама. При таких обстоятельствах сказать, что эти результаты могут или должны отражать основные течения, определяющие социальную и экономическую эволюцию человечества, означало бы предложить довольно скоропалительное суждение, подразумевая чисто случайное осознание мысли и едва ли отдавая должное ее фундаментальной природе: как безусловной, так и обусловленной, утопической и реалистичной, определяющей свою цель в себе самой и стремящейся только к служению и т.д.
2) Я не верю в то, что современное искусство и литература могут выражать стремления рабочего класса. Если я отказываюсь верить в такую возможность, то по той причине, что в любой предреволюционный период писатель или художник по необходимости является продуктом буржуазии, а значит, по определению не способен выразить эти стремления. Я не отрицаю, что он может получить некоторое представление об этих стремлениях и что при исключительных моральных обстоятельствах он может быть способен понять относительность любых оснований с точки зрения дела пролетариата. Я считаю, что для него это вопрос чувствительности и честности. Однако это не означает, что он избежит замечательного сомнения, присущего его выразительным средствам, которое заставляет его рассматривать под совершенно особым углом, внутри себя и только для себя, работу, которую он собирается создать. Чтобы работа оказалась жизнеспособной, она должна найти свое место относительно других уже существующих работ и должна, в свою очередь, открывать новые пути. Со всеми должными оговорками, было бы, например, столь же бессмысленно протестовать против утверждения поэтического детерминизма, законы которого провозгласить невозможно, как и против законов диалектического материализма. Лично я убежден, что эти два вида эволюции определенно похожи и, более того, у них есть по крайней мере одна общая черта: обе они беспощадны.
Мы обязаны… стараться всё яснее и яснее видеть то, что происходит незаметно для человека в глубинах его разума, даже если он обратит против нас свой собственный вихрь. Во всем этом мы далеки от желания хоть немного сократить ту часть, которую можно распутать, и ничто так не претит нам, как вернуться к научному изучению «комплексов», — это уж точно. Сюрреализм, который, как мы видели, сознательно выбрал марксистскую доктрину в сфере социальных проблем, не имеет намерения минимизировать фрейдистскую доктрину в том, что касается оценки идей: напротив, сюрреализм считает фрейдистскую критику первой и единственной, имеющей по-настоящему прочную основу. Если сюрреализм не может оставаться равнодушным к дебатам, где в его присутствии квалифицированных практиков различных психоаналитических тенденций натравливают друг на друга, — и если он обязан ежедневно и со страстным интересом наблюдать борьбу, происходящую в руководстве Интернационала, — то ему не нужно вмешиваться в полемику, которая, казалось бы, не может долго следовать курсом, приносящим какую-то пользу, кроме как в рядах практиков. Это не та область, в которой сюрреализм намерен указывать на результат своих личных экспериментов. Но поскольку по самой своей природе те люди, которых привлекает сюрреализм, особенно заинтересованы во фрейдистской концепции, преломляющейся в большей части их личных человеческих забот — интереса к тому, чтобы художественно создавать, разрушать, — я имею в виду определение феномена, известного как «сублимация». Сюрреализм в основном предлагает этим людям привнести в выполнение своей миссии новое осознание, совершить акт самонаблюдения, который в их случае имеет исключительную ценность, чтобы компенсировать то, чего недостаточно для проникновения в так называемые «творческие» состояния ума людьми, которые по большей части вовсе не художники, а врачи. Более того, сюрреализм требует, чтобы, избрав путь, противоположный тому, по которому, как мы видели, они только что шли, те, кто обладает, во фрейдистском смысле, «драгоценной способностью», о которой мы говорим, направили свои усилия на изучение в этом свете самого сложного из всех механизмов, «вдохновения», и с того момента, как они перестанут считать его чем-то священным, сюрреализм требует, чтобы, насколько бы они ни были уверены в этой исключительной добродетели, они мечтали только о том, чтобы сбросить с него последние путы или даже — чего никто никогда не осмеливался себе представить — подчинить его. В этом вопросе нет смысла рассматривать тонкости; мы все довольно хорошо знаем, что такое вдохновение. В этом невозможно ошибиться; это то, что обеспечивает высшие потребности самовыражения в любое время и при любом климате. Обычно говорят, что вдохновение либо есть, либо его нет, и если его нет, то никакая одаренность
