100 арт-манифестов: от футуристов до стакистов - Алекс Данчев

характер: найти этимологическое или хотя бы историческое или психологическое происхождение. Из газет мы видим, что негры кру называют словом «дада» хвост священной коровы. Куб и мать в определенном районе Италии называются дада. Лошадка, няня по-русски и по-румынски — дада. Некоторые ученые журналисты считают это искусством для младенцев, другие святые иисусы, созывающие сегодняшних детей, — повторением сухого и шумного, шумного и монотонного примитивизма. Чувствительность основывается не на слове; все конструкции сходятся в скучном совершенстве, застойной идее болота с позолотой, относительного человеческого продукта. Произведение искусства не должно быть самой красотой, ибо красота мертва; оно не должно быть ни радостным, ни грустным, ни светлым, ни темным. Оно не должно ни радовать, ни мучить человека, подавая ему пирожные со священными ареолами или сладости сводчатой расы сквозь атмосферы. Произведение искусства никогда не бывает красивым по определению, объективно и для всех. Следовательно, критика бесполезна, она существует лишь субъективно, для каждого человека по отдельности, без малейшего признака универсальности. Кто-нибудь еще думает, что нашел психическую основу, общую для всего человечества? Попытка с Иисусом и Библией накрывает своими широкими благодатными крыльями: дерьмо, животных, дни. Как можно ожидать, что можно навести порядок в хаосе, составляющем эту бесконечную и бесформенную вариацию: человека? Принцип «возлюби ближнего своего» — лицемерие. «Познай себя» — вообще утопия, но более приемлемо, потому что этот принцип охватывает зло. Никакой жалости. После кровавой бойни мы по-прежнему надеемся на очищенное человечество. Я говорю лишь о себе, ибо не желаю никого убеждать и не вправе тянуть других за собой, никого не обязываю следовать за мной, потому что каждый занимается искусством по-своему, если ему известна радость, взлетающая, словно стрелы к астральным слоям, или иная радость, спускающаяся в шахты цветов-мертвецов и плодородных спазмов. Сталактиты: ищите их повсюду, в яслях, разросшихся от боли, и глазах, белых, словно зайцы ангелов.

Так и дада рождается из потребности в независимости, из недоверия к единству. Те, кто с нами, хранят свою свободу. Мы не признаем никакой теории. С нас хватит академий кубистов и футуристов: лабораторий формальных идей. Разве цель искусства — зарабатывать деньги и умасливать милых, милых буржуа? Рифмы звенят в ассонансе валют, а интонация скользит по животу в профиль. Все группы художников пришли в эту трастовую компанию, когда оседлали своих коней на разных кометах. Пока дверь открыта возможности утонуть в мягких подушках и хорошей еде.

Здесь мы бросаем якорь у богатых земель. Здесь мы вправе сделать несколько заявлений, ибо мы познали дрожь и прозрения. Словно призраки, опьяненные энергией, мы вонзаем трезубец в доверчивую плоть. Мы — ливень проклятий, столь же тропический и обильный, как головокружительная растительность; смола и дождь — наш пот, мы кровоточим и горим от жажды, наша кровь — это энергия.

Кубизм родился из простого способа рассмотрения предмета: Сезанн написал чашку на двадцать сантиметров ниже глаз, кубисты смотрят на нее сверху, а другие усложняют внешний вид, добавляя перпендикулярный срез, аккуратно располагая его сбоку. (Я не забываю о художниках-творцах и мудрых законах материи, которые они установили раз и навсегда.)

Футурист рассматривает ту же чашку в движении как последовательность предметов, где один идет за другим, и злобно добавляет несколько силовых линий. Это не влияет на то, будет ли холст плох или хорош, пригодный для вложения интеллектуального капитала.

Новый художник создает мир, элементы которого служат ему инструментами, — трезвую, завершенную, неоспоримую работу. Новый художник протестует: он больше не пишет (символическое воспроизведение или иллюзию), а творит — прямо в камне, дереве, железе, олове, глыбе — организмы-локомотивы, способные следовать во всех направлениях за слабым ветерком сиюминутных ощущений. Вся живопись или пластика бесполезны: пусть тогда это будет уродство, пугающее подобострастные умы, а не сладость, созданная для украшения трапез животных в человеческом облике и иллюстрирующая печальную басню человечества.

Живопись — это искусство соединять на холсте линии, с точки зрения геометрии параллельные, прямо у нас на глазах, в реальности, переносящей в мир иные условия и возможности. Этот мир не определяется произведением, он принадлежит зрителю во всех своих бесчисленных вариациях. Для создателя он лишен причины и теории. Порядок = беспорядок; эго = не-эго; утверждение = отрицание: высшие расхождения абсолютного искусства. Абсолют в чистоте космического упорядоченного хаоса, вечность в капсуле секунды без продолжительности, без дыхания, без контроля. Я люблю античную работу за ее новизну. Лишь контраст связывает нас с прошлым. У писателей, которые учат морали и обсуждают или совершенствуют психологические основания, помимо скрытого желания заработать, абсурдный взгляд на жизнь, которую они классифицируют, делят на части и направления: они настойчиво машут дубинкой, заставляя эти категории танцевать. А их читатели посмеиваются и всё спрашивают: для чего?

Есть литература, которая не доходит до прожорливых масс. Это работа творцов, происходящая из реальной необходимости в авторе, произведенная им самим. Она выражает знание высшего эгоизма, в котором чахнут любые законы. Каждая страница должна взрываться, либо от глубочайшей грузной серьезности, вихря, поэтического безумия, нового, вечного, от сокрушительной шутки, энтузиазма по отношению к принципам, либо от того, как она напечатана. С одной стороны, шаткий мир в полете, обрученный с глокеншпилем ада; с другой стороны, новые люди. Жесткие, прыгучие, седлающие икоту. За ними — искалеченный мир и литературные шарлатаны с манией усовершенствования.

Говорю вам: нет никакого начала, и мы не трепещем, мы не сентиментальны. Мы — яростный ветер, разрывающий грязное полотно облаков и молитв и приносящий великое зрелище катастрофы, огня, разложения. Мы положим конец скорби и заменим слезы сиренами, воющими с одного континента на другой. Павильоны крепкой радости и вдовцы с печалью яда. Дада — это вывеска абстракции; реклама и бизнес — тоже элементы поэзии.

Я разрушаю комод мозга и общественной организации: распространяю деморализацию, куда бы я ни отправился, и простираю руку из рая в ад, взор — из ада в рай, возвращаю плодородное колесо вселенского цирка объективным силам и воображению каждого индивида.

Философия — это вопрос: с какой стороны нам смотреть на жизнь, на бога, на идею и другие феномены. Все, на что мы смотрим, ложно. Я не считаю относительный результат важнее выбора между пирожным и вишней после ужина. Система беглого взгляда на предмет с другой стороны, чтобы косвенно навязать свое мнение, называется диалектикой, другими словами, это то же, что спорить о восприятии жареной картошки, методично танцуя вокруг нее.

Если я закричу:

Идеал, идеал, идеал,

Знание, знание, знание,

Бумбум, бумбум, бумбум.

Я представил довольно достоверную версию прогресса, закона, морали и остальных прекрасных