Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Да, личная, семейная жизнь у сына сложилась неудачно <…>. Но сын его Лёка явился утешением и отрадой нашей жизни. Весной шестьдесят первого года с мая по октябрь Лёка был здесь в Ставрополе у меня, когда ему шел второй год. Я и моя жена Анна Матвеевна полюбили его, и он чувствовал нашу заботу и любовь — отдавал свою детскую любовь нам. Так взаимно мы были счастливы.
В садике-огороде при доме Лёка был послушным «хозяином»: все, что созревало, все ягоды и овощи были в его распоряжении. «Ты куда пошел, Лёка?» Он поворачивался и говорил: «Аги» и шел к ягодам в сад, срывал их и показывал на колонку садового водопровода, что означало, что надо помыть ягоды. Его кроватка стояла рядом с нашей, и если он ночью просыпался, то и мы просыпались, поили, перевертывали, и не было в душе нашей недовольства к нему за нарушенный наш ночной сон, ибо он нуждался в нашей помощи, мы сроднились с ним душой и телом, он стал для нас дорогой и желательной радостью на все годы, и я часто называл его именем его отца, Сережей, потому что многие годы с детства был разлучен с ним, а потому Лёка явился продолжением детства своего отца тех лет, когда я был арестован на десять лет. И теперь, когда через много лет я бываю в тех местах — Старотопном, Смурове, на даче у сестры, где когда-то [бывал] с сыном, а вначале и с его матерью — [это] напоминает мне счастливые годы прошлого, и грустью наполняют меня далекие милые воспоминания тех мест и тех лет, грустные и в то же время отрадные. Теперь уже не с сыном, а с внуком, Лёкой, хожу и езжу по тем же дорогим местам и тропам, где бывал с своим сыном и с его матерью.
На следующий год Лёка жил у нас с няней Валей два месяца, как уже временный член семьи. Он хорошо уже бегал, ездил на детском велосипеде, ходили в бор, собирали грибы, цветы, играли «в добрых и злых волков». В бору Лёка и его товарищ, соседский Коля, веселились, играли, пели песни и дышали сосновым и ягодным воздухом, а в саду-огороде [Лёка] усердно «хозяйничал». В третье лето Лёка жил больше у матери отца и только один месяц в Ставрополе: приехал отец и увез его в Москву, но уже Лёка был более «самостоятелен»: то вступал со мною в спор и детские пререкания: «Отдай меня папе, маме, бабушкам — всех „четырех частей света[237]“, няне». — «Никому не отдам», — говорил я. «Отдай меня доброму волку». — «Не отдам». — «Отдай меня всем» — «Не отдам никому». Так иногда мы с ним спорили по вечерам на кровати.
Однажды вечером после обильной еды арбузов Лёка лег спать и вдруг громко заплакал. «Что с тобой, Лёка?» — «Объелся я!» — «А зачем ты так много кушал арбуза?» — «Он вкусный!» А утром следующего дня с увлечением с ним «работали» — поливали из шланга сад-огород.
***Пришло время по возрасту переходить на пенсию. За много лет работы в разных лечебных учреждениях все документы, что были на руках, были изъяты при обыске и аресте и погибли в анналах госбезопасности. Началась нудная бюрократическая переписка с учреждениями, где когда-то я работал, и госархивами. В течение двух лет запрашивал о высылке справок все ниже- и вышестоящие учреждения, а они в большинстве случаев бюрократически сообщали: «Документов о работе не сохранилось, рекомендуем восстановить стаж через свидетельские показания». А те, кто в то время работал вместе со мной — одни погибли на войне, другие в концлагерях, а некоторые выехали в другие места. Снова и снова пишу, а ответ один и тот же: «Не сохранились!» А ведь жил и работал там, расписывался в ведомостях зарплаты, в журналах и карточках по приему больных. Perpetuum mobile — sic![238]
Проработал еще пять лет, чтоб иметь бумажный стаж в двадцать пять лет, а фактический стаж имелся сорок лет! Теперь я на пенсии[239], но организм уже изношенный многолетней работой, тюрьмой и концлагерями. И вот на закате лет своей жизни задумал гуманное дело: повидаться с братом Александром. Последний раз я с ним виделся в девятьсот шестнадцатом году, когда он приезжал в отпуск с фронта Первой мировой войны. Затем, когда перевели с Турецкого фронта на Юго-Западный — там брат попал в плен, обосновался на жительство в Югославии и, будучи холостым, женился на сербке и остался там на жительство, работая техником-токарем по металлу. Пригодилась старая невоенная его специальность: когда-то брат окончил ремесленную четырехгодичную школу в Старотопном. Там в Югославии окончил заочно Парижское техническое училище. Несколько лет работал техником в Загребе на военном заводе, затем переехал в Крагуевац, где работал и жил с семьей многие годы в своем доме до получения пенсии. Его первое письмо в Старотопное в дом родителей получено от него в двадцать пятом году, и с тех пор моя письменная связь с ним не прекращается до настоящего дня.
Два его сына Николай и Георгий окончили в Италии институт иностранных языков и уехали работать в Нью-Йорк, дочь Милена вышла замуж за Драгана Антоновича. Милена работает в Белграде в республиканской больнице, а Драган тренером по физкультуре. Давно уже брат живет на пенсии, работая в своем приусадебном саде-огороде и занимаясь пчеловодством.
В свое время брат Александр помогал материально мне и брату Василию получать путевки в жизни, а также помогал и отцу. И вот, когда ему исполнилось семьдесят пять лет, а мне шестьдесят пять, мы начали хлопотать о свидании — встрече на югославской земле. Брат исхлопотал въездную визу к нему, переслал мне, и начались мои хлопоты о выездной визе на свидание с ним в Югославии. Месяца через три, в шестьдесят втором году приходит решение: «отказать». Спрашиваю здесь
