Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Вкратце я рассказал ему о себе. «Гриша, здесь учится мой сын, так ты, Гриша, помоги ему в учебе, приглядывай за ним». Он взял классный журнал, назвал его отметки — отличные. «А как же ты будешь так редко видеться с сыном?» — «Что же поделаешь, Гриша! Вот ты уж и присматривай за ним, чтоб с пути не сбился».
«Надолго приехал, пойдем ко мне!» — «Нет, Гриша, не пойду: время имею только повидаться с сыном, да к тому же по закону царя Иосифа больше суток в городе мне не положено жить, благо что сестра живет за городом на даче, в глухом месте, вот у нее и обретаюсь по три-пять дней, да и участковый не беспокоит никого там по году, и вроде я там как дома, а в городе вдруг наткнешься на какую-нибудь сволочь. Нет уже, Гриша, повидаюсь с сыном и уеду». — «Как это плохо!» — «Ну, что же — это от нас не зависит, будут другие времена лучшие — увидимся».
Дождался окончания уроков, вышел сын, встретил его при выходе из класса и уехал на дачу к сестре — еще один счастливый день у меня с сыном. На следующий день сын уехал в город, а я к себе в глухомань.
***Я сознательно избрал этот район, потому что автобусный маршрут проходил через родное село Старотопное и его окрестности, и еще имелся окружной путь поездом через Инзу или Уфу, более удобный зимой, когда прекращалось движение автобусов. Тот и другой маршрут были связаны и с Смуровым, где жил мой сын. Ехал автобусом через Семейкино, Красный Яр, хутор Лавров, Екатериновку, Заглядовку, Старотопное, Елховку, Кошки, станцию Погрузная[229] и беспрерывно смотрел в окно автобуса на дорогие мне места детства и юности и зрелых лет. Все здесь оставалось милым и дорогим моему сердцу: дома, поля, леса, живописная Зигзага — все волновало воспоминаниями, событиями давно минувших лет. Здесь прошли светлые годы дружбы с Таней. Я погрузился в воспоминания, видел живых людей того времени, и радостно-грустное состояние овладело мною.
В Старотопном жив еще был брат Павел и его жена Акулина Кирильевна. Они к этому времени в доме жили вдвоем, а их дети Иван, Николай и Васса вдали от них в разных местах. Временами подолгу жила у них внучка, дочь Марии — Мила, а через много лет судьба поженила ее с сыном Анны Матвеевны Володей. В доме же нашего отца одиноко жила жена погибшего брата Дмитрия в концлагерях — Наташа. Три ее сына и дочь повзрослели и жили вне Старотопного в разных местах Смуровской области своими семьями.
Брат Павел и жена Дмитрия оставались связью далекого, но милого прошлого, и встречи с ними были живительным источником в моей жизни. Они искренне-радостно встречали меня, делились горестными воспоминаниями прошедших лет жизни. А в прошлом, до моего заключения я каждый год во время отпуска с женой и сыном приезжал к ним отдыхать, купаться в Зигзаге, ловить рыбу, и на берегу Зигзаги или в беседке в огороде-садике за двором варили уху вечерней порой, ходили в лес-займище, собирали клубнику, кормили ею сына, и он иногда засыпал под кустом на поляне займища близ Зигзаги, под нашей охраной от комаров и букашек. Так было в прошлые годы, когда все мы жили общими радостями и заботами — пять лет, а теперь от той жизни остались только отрадно-грустные воспоминания. Покамест я служил в Закаталовке два года, да и впоследствии ежегодно один-два раза приезжал в Старотопное; ибо «и дым отечества мне сладок»[230] своими воспоминаниями.
Приехал и начал работать в Закаталовской районной больнице. Грустно жить и работать одиноко без семьи, родных и хороших знакомых на шестом десятке лет, зная, что за тобой следует тенью негласный надзор, а потому настороженно отношусь к сослуживцам и ко всем людям: достаточно сказать критическое слово о делах власть имущих, и снова тюрьма и концлагерь в лучшем случае. А поэтому мое отношение к другим было «с оглядкой», да и знающие мое прошлое относились ко мне предупредительно, ибо в душе каждого таился «страх иудейский» перед царем марксидов. Вначале предоставили для жилья временно глазной кабинет при больнице, а через неделю предложили найти и перейти на частную квартиру на селе. И вот по окончании работы в поликлинике и больнице началось мое хождение по порядку[231] села — домам в поисках квартиры-угла. Обошел десяток домов, но нигде отдельного угла не нашел.
Шел июль месяц. Решил пока временно поместиться на жительство в сенях у бобылки, с тем, чтоб потом найти отдельный угол. Начался сентябрь, стало холодать, и вновь начались поиски теплого угла на зиму. Некоторые хозяева домов предлагали поставить кровать в отгороженной досками комнатушке и тому подобное. Наконец нашлась комната с отдельным ходом, но с худой соломенной крышей, и во время дождя с потолка текла вода в комнату. Подумал: зимой дождя не бывает, да и где в крестьянских домах можно найти лучше: в них санитарных норм не существует по материальной их бедности со времен крепостного права.
Плата семьдесят рублей в месяц: пятьдесят рублей от больницы и двадцать от себя — хорошо и это. Обедал и ужинал в столовой, а завтрак готовил у себя на примусе. Снова студенческая жизнь: то на медфаке, [то] в концлагере, а теперь здесь, на работе врачом по вольному найму. На праздники Нового года, октябрьские и майские брал отпуск на несколько дней и уезжал в Смуров к сестре на дачу, чтоб повидаться с сыном, а заездом с родными в Старотопном, и вот в этом я и находил отраду и утешение в своей моральной жизни того времени.
Четырнадцатого декабря пятьдесят первого года получил телеграмму о смерти брата Павла в Старотопном и на следующий день выехал на похороны поездом до Кошек, а от Кошек под вечер выехал рейсовым автобусом. Я видел, что шофер настолько пьян, что еле ворочал языком, но как-то этому не придал особого значения — торопился на похороны и в то же время про себя подумал: как бы шофер не сделал аварии.
