О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
«Литературная критика – есть род литературы». Какое прекрасное общее место! Отныне критика намеревается превратить эту риторическую фигуру в живую плоть журнального выступления.
Читатель соскучился искать на последних страницах изданий простые человеческие лица, отчаялся услышать смех, сдерживаемые слезы, ехидное гмыканье, веселое ругательство.
Молодая литературная критика без злости прощается с прошлым и протягивает читателю дружеский фиал, склянку яду, ложку дегтю или бочку меду – в зависимости от того, в чьем произведении она черпает вдохновение.
Золушка, она решается явиться на бал, чтобы в блестящем зале высокомерных глупцов пробудить зависть и негодование, а в отзывчивом сердце – нежность и волнение. Она уходит, когда вокруг опускается ночь, но она оставляет туфельку, которая никому, кроме нее, не по ноге.
3
А пока мы сумерничаем вместе со всеми. И пишем вместе со всеми. Не хуже, не лучше. С трудом и горечью. От рецензии – к статье. Триста рублей за лист – предел желаний, именины сердца. Все, что говорим о критике, говорим о себе.
Стиль чванливый и скудный. Его невозможно сломать, расщепить. Безнадежно забиваем клинья вводных слов и инверсий в слабой надежде разорвать его насильственные узы. Пробить малюсенькую щель, в которую смогла бы просочиться мысль. Тщетно.
Подоходный стиль обручами штампов стягивает мысль. Фразы ложатся правильные и бодрые. Пишем, как велит монотонный лязг стиля, как пишут все. Бледные царапины, которые удается нанести на его безобразно гладкую поверхность, можно отыскать лишь с превеликим трудом. Вскоре их перестает различать сам автор.
Наш стиль – это не человек. Стиль – это его отсутствие. Безотрадная равнина унылого трюизма. Остается радоваться только тому, что плетемся по ней не в одиночку, а в общей толпе. Неразличимые, ненужные.
Но в этом-то все и горе.
И.-В.-С. КЛИШЕ
Побережье ОКАЯНИИ
Осень 7482-я
Вот такой текст, шутка по серьезному поводу. Но нашему семинарскому начальству он, особенно названный «платформа», невинным отнюдь не показался.
Руководитель и организатор семинара, секретарь Союза писателей РСФСР по критике Валерий Дементьев отреагировал так: «Вы этого не писали, я этого не читал. Чтобы больше этого не было: “Платформа Дубулты”… Да упаси Бог». «Платформа» – пугающее слово из старых партийных дискуссий, которые известно, чем кончились.
В Дубултах, помимо семинаров, проходили и творческие вечера. Приглашали писателей, в основном из тех, кто в это время оказался в Доме творчества или заезжал туда.
Однажды приехал Иван Драч, знаменитый украинский поэт. В 1990-е он был одним из лидеров украинского национализма. И вот творческий вечер, Драч читает стихи, ему задают вопросы. После окончания мы с Саней Лурье выходим из зала, за нами – Виктор Васильевич Гура, профессор-шолоховед, который говорит: «Вот это стихи! Как он пишет! Какое стихотворение про лук!» Было у Драча такое лихое для чтения на публику стихотворение: лук, луковый суп – народная еда, революция. Такая ловкая мифологема: с одной стороны – мифотворчество, а с другой – правильная идеологическая программа.
Французский народ наелся лукового супа и пошел громить Бастилию. Не помню точно, там были какие-то сочные детали в описании самого лука.
Драч писал, видимо, на двух языках, и стихотворение было по-русски. Отвечаем мы с Саней Гуре: «Да что тут такого, мы вам к утру не хуже изготовим». – «Ну это вы зарвались, зарвались…» – говорит он. А семинар уже подходил к концу, мы все были без денег, поэтому мы ему в ответ: «Бутылка водки, и будет к утру по стихотворению от каждого». Нас двое, и Валентин Курбатов третий. Гура говорит: «Хорошо». Ну вот мы и изготовили стихи про воблу.
Не могу вспомнить, кто из нас это придумал. Смеялись, веселились, выпили по рюмке, кто-то сказал: «Давайте про пиво напишем. А лучше про воблу, это же красиво». Ну вот как-то так. Вы понимаете, по идеологическим программам этого не делали… Это все из разговоров, из болтовни. А наутро Гура принял работу, подивился качеству и честно выставил гонорар.
Вот наш поэтический результат.
В. Курбатов
ЭКЛОГА О ВОБЛЕ
Вобла – луковица морей.
Из украинского поэта
Серебряная, ты свободна в своих изумрудных глубинах, пока, снедаемые любовью к тебе, тебя не венчают на царство, вынимая из вод, как сверкающий клинок из ножен.
Когда Кориолан отвергал низкую любовь черни, он знал, что он отрицает. Теперь и тебе предстояло изведать горестный вкус привязанности.
Твое платье темнело от жадных объятий.
Узница трюмов, ты забывала латинские одежды таинственной ихтиологии и умела носить платье простолюдинки.
Счастливые соперницы недолго блистали на пиршествах мира, а ты, огнепоклонница, жрица сурового храма Весты, пылая в жертвенном дыме, узнавала соленую сладость страдания.
Несчастья иссушили твое юное тело, и ты сменила нежные серебряные шелка на тусклую латунь воительницы.
Мария Стюарт – в глухом Тауэре ящиков ты готовилась к мученическому венцу, которым народ наделяет любимцев.
Ликованье палачей уже не ранило тебе слуха, когда, обезглавленную, они еще били тебя о плаху и срывали одежды, раздергивая молнии плавников, чтобы терзать твою розовую от предсмертного стыда плоть.
Когда тонкие царские кости смели с эшафота, они провожали тебя с печалью, как всегда провожает народ казненных, и с грустью восклицали, прощаясь: «Она была прекрасна!» – и каждый в душе носил несбыточную мечту о твоем воскресении!
С. Лурье
БАЛЛАДА О ВОБЛЕ
Никто не знает имени ее,
Когда во тьме холодной и подводной
Она сребристым лучиком скользит –
О, безымянная русалкина подруга,
Пучин пичуга бедная…
Но вот,
Бальзамирована поваренною солью,
Принявши тесный, плоский, черствый образ –
Сухая тень вчерашней милой рыбки, –
Окаменела Золушка морей…
Не надо было, ах, не надо было
Выныривать из пышной белой пены,
Не надо было в свите Афродиты
Сиять глазком завистливым и круглым,
Идти в мелкоячеистую сеть…
Ей нить суровую в глаза проденут:
Меж небом и землей пляши, ты, вобла!
Была ты нимфой, но нимфеткой стала,
Ты по рукам пойдешь, по кабакам…
А там безглавым трупиком твоим
Натешится веселый алкоголик,
И пальцы в бурых пятнах никотина
Сорвут с тебя стыдливый жесткий панцирь
И блеклую ненужную плеву…
И плоть твоя впервые обнажится,
И ты отдашь всю соль свою и горечь…
Он лишь наутро вспомнит о тебе,
Скелетик обесчещенный увидев,
И, может быть, всплакнет…
И. Шайтанов
ОДА ВОБЛЕ
Прелюдией к пиву возникло виденье:
Она – Афродита,
