Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
По субботам как обычно охрана мылась в бане колонны, и на этот раз большинство охраны мылось в бане. Как только им сообщили, что на колонне бунт, большинство их бежало полураздетыми в тундру на другие колонны. Убежали начальник колонны, командир взвода и другие[198]. Минклевич и Сушков вооружились автоматами и двумя револьверами, раздали винтовки, револьверы и гранаты.
Минклевич и Сушков собрали всех на митинг и начали держать речи: что пора покончить с сталинским режимом — тиранией и произволом, в соседних Воркутинских каторжных лагерях тоже началось восстание (хотя восстания там не было), что пришла пора покончить с сталинской шайкой и им самим… «Вся Воркута с нами» и прочее и тому подобное. В конечном итоге предложили: кто хочет быть с нами, восставшими, идите направо, а кто хочет оставаться, идите налево. «Пойдем громить охрану каторжных колонн»[199].
Колонна разделилась примерно поровну. Разобрали каптерку с продуктами и обмундированием. Человек пятьдесят оказались вооруженными кто винтовками, кто пистолетами, кто гранатами, кто ножами с кухни, а человек двести пошли без всякого оружия — с палками[200]. Минклевич и Сушков повели восставших к ближайшей Воркутинской каторжной двенадцатой колонне обезоруживать охрану, рассчитывая, что все тысячи каторжан как один к ним присоединятся. Дошли до карьера в трех километрах от колонны и там остановились, залегли[201].
Как только стало известно о восстании на колонне[202], лагерные власти обратились за помощью к воркутинским властям, где имелась дислоцированная дивизия с пушками, минометами и пулеметами. Со всего Печорского лагеря, а главным образом [с] Воркутинского[203] начали прибывать эшелонами вооруженные части и овчарки. Началась мобилизация вольнонаемного состава служащих пятого отделения. День и ночь над колонной восставших летает самолет, кружит и высматривает. Улетит, сообщит место нахождения восставших и снова кружит над ними[204].
На второй день зону восстания на далеком расстоянии окружили войска МГБ вперемежку с местной охраной и мобилизованными служащими тремя кольцами, и с каждым часом кольца окружения суживались все больше и больше, а самолет круглосуточно летает над восставшими, следит за их продвижением. Вот он заметил в тундре группу восставших без оружия, идущих взорвать Воркутинский железнодорожный мост[205]. Тут же их перехватили. Если зимой и осенью почти суточная ночь царит над тундрой, то летом и весной суточный день. Леса нет — голая тундра с карликовой березкой и балками — отрогами западного склона Уральских гор, а до тайги сотня километров. Ночи нет — день. Никуда уйти, скрыться восставшие не могут — кольцо окружения суживается все более.
Но все же один из заключенных в начале восстания успел уйти. Это семидесятилетний бывший профессор из Ленинграда, имеющий срок заключения сто лет. Получалось так: отсидит год-другой в концлагере и на разводе начинает поносить царя Иосифа и его опричников. Его сажают в лагерную тюрьму и снова дают двадцать пять лет, и так четыре раза: вначале двадцать пять, а потом в лагере добавляют по двадцати пяти. Ему говорили сердобольные лагерники: «Профессор, да бросьте вы с этим делом путаться себе на горе».
— Ребята, ведь мне нечего терять, все равно моя смерть будет здесь в концлагере. Ведь безумцем надо быть, чтобы думать, что через двадцать пять лет, к ста годам, когда окончится мой срок, выйду из лагеря. Таких чудес, ребята, не бывает. Вот я их, опричников, и поддразниваю, а убьют — избавлюсь от бесконечных мучений[206].
Но когда началось восстание, профессор духом воспрянул — взыграл[207] и, обращаясь к Минклевичу и Сушкову, сказал: «Дети мои, я стар, участвовать в военных боевых походах не могу, а потому я буду одиноко пробираться в Ленинград, хочется перед смертью повидать внучат, а вам, любезные сыны мои, желаю создавать и увидеть жизнь свободного народа. Прощайте», — и тут же с палочкой побрел в тундру. Через пять дней на восемьдесят километров ушел он от восставшей колонны; мечтал где-то на полустанке сесть на товарный поезд, идущий в Россию. Зашел в карьер, обратился с просьбой дать ему хлеба к одному вольнонаемному экскаваторщику. Он заподозрил в нем беглого, задержал и передал его властям. Так вместо хлеба дал камень — петлю на шею. И часто случается: человек человеку не друг и брат, а волк. О задержании его сообщили в Хановей, приехали оперативники, выдрали беглецу полбороды, избили и куда-то отправили на истинное концлагерное освобождение[208].
***Кольцо окружения восставших все суживалось. Пробовали восставшие прорваться из окружения, но везде встречали кольцо окружения войсками МГБ и овчарками. Шел четвертый день восстания. Восставшие метались из стороны в сторону, а тут самолет кружит над их походами. Залягут в лощине, в карликовых березках, пойдут и снова часами лежат, маскируются. Но вот кольцо окружения подошло к ним вплотную — на двести-сто метров. Началась перестрелка.
— Сдавайтесь!
Минклевич встал во весь рост и во весь голос крикнул:
— Большевики не сдаются!
Перестрелка усилилась, с обеих сторон убитые и раненые[209], у восставших расстреляны все патроны. Кольцо сжимается — восставшие бросают гранаты, но и они кончились. Раненые Минклевич и Сушков с трудом поднимаются с земли, поднялись некоторые и другие с ними и запели «Интернационал». Тут же цепью из автоматов пали, сраженные в неравном бою, и их зверски расстреливали уже убитых[210]. Другие же в разных местах тундры были взяты в плен без сопротивления — у них не было оружия[211]. Так закончилось это стихийное восстание, и кто знает, может быть, и безумству храбрых надо петь песни[212]?!
[Освобождение]
Шла к концу вторая пятилетка заключения. Далеко позади остались тюрьмы и этапы с молитвой «Отче наш»: «Шаг вправо, шаг влево считается побегом, оружие применяется без предупреждения». Но и здесь в многолетней лагерной жизни дни всеобщих праздников, октябрьских и майских дней, заключенным не в радость, а на горе: заключенных выводят
