Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Минклевича я знал почти с первых дней прибытия на пополнение лагеря. Больше трех месяцев он находился в лазарете, вначале как дистрофик, а потом коллектив врачей подготовил его к познаниям ротного фельдшера, где он и работал старшим санитаром[188]. Культурно-образованный, лет тридцати пяти, коренной москвич, подвижный, стройный, энергичный, экспансивный — он тяжело переживал заключение. Его жена Орлова — московская актриса, отец — директор какого-то предприятия или завода[189].
Из дома часто получал ценные посылки: шоколад и прочее. Отец и жена писали ему хорошие письма. Общение с заключенным и вольнонаемным коллективом медицинских работников скрашивало трудности концлагеря. Как сейчас вижу его жизнерадостность, энергичность в работе и в отношениях с окружающими врачами, фельдшерами и больными и, как говорится, он был душой нашего лазаретного бомонда, и вот это-то его и погубило: кум (МГБ) через своих шпионов-осведомителей узнал, что Минклевич имеет в лазарете большой авторитет, а этого кум не любит.
И вот в лазарет поступает от кума (а кум МГБ высшая власть в лагере и на воле) [распоряжение] Минклевича отправить на общие земляные работы на особо режимную колонну. А почему, зачем, за какой проступок-нарушение лагерного режима — никто не смеет спросить, ибо зеки лишены всех гражданских и человеческих прав, они вне всякого закона[190]. И если б Минклевич оставался на работе в лазарете, то и не могло и быть стихийного восстания заключенных на колонне.
Сушков — старый лагерный волк, воспитанник лагеря, могучей физической силы, средних лет, с тяжелой поступью, ходил не спеша, малообщительный. Одно время он в лазарете был дневальным у врачей[191], а на колоннах всегда устраивался на блатных работах — знал насквозь лагерную жизнь.
Когда Минклевич узнал, что его отправляют на особо режимную колонну по распоряжению кума — страшно затосковал, помрачнел и сделался нелюдим, и многим из нас в лазарете говорил: «Ну, за что и здесь продолжают меня тиранить: работаю я хорошо — так вот хотят добить меня общими земляными работами на особой режимной!» Он был еще молодой лагерник по сроку заключения и по годам и не мог еще понять всей лагерной премудрости царя Иосифа, его девиза: истреблять всех заключенных «не мытьем, так катаньем» — «пятую колонну» страны, созданную руками самого же царя Иосифа. Явились конвойные и этапом доставили Минклевича на особо режимную пятнадцатую колонну.
Через три месяца пришлось мне встретиться с Минклевичем на особо режимной во время комиссовки заключенных, куда я был послан начальником санчасти в комиссию с другими. Комиссовалась вся колонна. Явился и Минклевич. Похудевший, обросший, щеки ввалились, только в глазах был какой-то особый блеск. Одет в грязный затрепанный бушлат и рваные ботинки. Я поздоровался, и он попросил отправить его в лазарет на лечение: «Дохожу, доктора, отправьте!»
«Нет, мы тебя пока еще не можем направить в лазарет, ведь распоряжение кума вы знаете: держать вас на колонне». — «Так это месть мне как офицеру», — с горечью воскликнул Минклевич. Я и другие члены комиссии промолчали[192]. Убитый нашим ответом, он вышел в барак. Тяжело было и нам, членам комиссии. Все мы сочувствовали ему, нам его было жаль, но облегчить участь судьбы не могли: сильнее сталинского кума никого в стране Советской нет.
Сушков в это время был бригадиром. И вот в июне сорок седьмого года стало известно, что на особой пятнадцатой колонне восстание заключенных и что руководят восстанием Минклевич и Сушков. Особая пятнадцатая находилась близ железнодорожной ветки Хановей — Воркута и в десяти километрах от начинающихся Воркутинских каторжных колонн, где от четырех до восьми тысяч каторжан на каждой колонне[193].
Очевидцы потом рассказывали: утром в субботу бригада Сушкова в шестьдесят человек вышла на земляную работу на полотно железной дороги с тремя конвоирами, вооруженными автоматами[194]. Некоторое время бригада работала на одном объекте, а потом бригадир Сушков сказал старшему по конвою: «В трех километрах осталась неоконченная работа. Я возьму человек двадцать[195] и докончу там работу. Эти пусть работают здесь».
Один из конвоиров пошел с частью бригады. Когда пришли к месту работы, Сушков подошел к конвоиру прикурить, как и делал иногда и ранее. Как только конвоир полез в карман за спичками, Сушков моментально набросился на конвоира, обезоружил его и с подоспевшими товарищами-лагерниками раздели конвоира, связали и отнесли его в кювет. Одежду конвоира Сушков надел на себя, накрылся капюшоном плаща и скомандовал бригадникам идти к месту основной работы. Тем временем Минклевич изловчился обезоружить двух своих конвоиров. Также надел его форму, вооружившись автоматом, повел бригадников навстречу Сушкову. Перед колонной они соединились[196].
В это время шла из Хановея вагонетка с продуктами. Они ее остановили, продукты забрали. А вскоре встретили грузовую машину, возившую балласт из карьера на железнодорожное полотно. Машину «оккупировали». К шоферу посадили своего сотоварища и приказали ему с ходу подъехать к казарме за зоной, чтоб взять казарму с бою.
Дежурная охрана на четырех вышках зоны увидела подъезжающую бригаду на машине с заключенными и тремя вооруженными — переодетыми Минклевичем и Сушковым и еще третьим — приняла их за своих конвоиров. Подъехав к казарме, восставшие бросились к двери казармы, требуя открыть ее. Дневальный по казарме, увидев в смотровое окно чужих — заключенных, отказался открыть дверь. Тут же ее восставшие сломали, дневального связали. Забрали
