Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
ВЕРА. Не скромничайте. Такое кокетство не лучше женского.
ДОРОГИН. Справедливо. Поза-с. Влияние кулис. Я ведь еще театральная крыса. В свободное время кропаю пьески – всякие квипрокво в одном действии. Для дачных театров и летних гастролей. Приносит некоторый доход. Вы, разумеется, в театр не ходите?
ВЕРА. Нет, почему же, однажды в сезон к нам приезжает Московский художественный. Какое-то время внушал надежды Театр Веры Федоровны Комиссаржевской.
ДОРОГИН. A-а, это не по моей части. Вы – благородная северянка. Стало быть, высоки и строги. А я – легкомысленный южный фрукт. Петрополя вашего не перевариваю. Сырость и ранний полумрак. Нда-с. Полумрак и полусвет. Каламбур сомнительный, не для ваших ушек. Так или иначе, дорогая, но вреден север для меня. Южане на севере быстро старятся. Я, видите ли, человек сиесты. Вы знаете ль, что такое сиеста? Это такой блаженный час, когда светило стоит в зените и о работе не может быть речи. Задергиваются жалюзи, дабы спастись от полдневного жара, и вы возлежите, как Адам. Или Ева. Либо же отправляетесь к морю. Часок потолкуете с Понтом Эвксинским о вечности и земной тщете, и две стихии – вода и солнце – сделают вас неуязвимым. Впрочем, ежели вам потребны не столь высокие собеседники, то можно посидеть и с приятелями у Печесского в городском саду. А коли хотите – у Дуварджоглу. Здесь много таких уютных местечек, созданных для музыки жизни. Короче, это юг, дорогая. Мне уже сорок годочков с хвостиком, а я чувствую себя молодым.
ВЕРА. Я рада.
ДОРОГИН. Я тронут. Сколько вам лет? Гимназию кончили, но недавно?
ВЕРА. Кончила, но давно.
ДОРОГИН. Ну, не очень. Для вас молодость – это, можно сказать, естественное состояние. А я послеживаю за собой. Хожу в гимнастический институт Пытлясинского. А также в яхт-клуб, что на Садовой. Громаднейшее открытие сделал: плоть устойчивее, чем дух. Стал забывчив. Мелькнет мыслишка, надо немедленно записать. Всякие горестные заметы горестно-хрупкого ума. Ночные гостьи. Лежишь во мраке, а рядом – листочек и карандаш. Вот давеча явился сюжетец. Занятно, что скажет столичная штучка? (Озабоченно.) Но где ж бумажка? (Ищет.) Вот старый пес… Куда я ее подевал? Досадно.
ВЕРА. Присядьте. И постарайтесь не мучиться. Вспомнится само по себе.
ДОРОГИН. Легко сказать. Такие сюжеты – раз-два и обчелся – пришло озаренье! О чем-то задумались?
ВЕРА. Нет, ничего. Как, в сущности, все меж собой несхожи. Сколько людей – столько миров.
ДОРОГИН. Резонно. Хотя это и не значит, что сколько голов, столько умов. Много дурней, решающих, как нам жить. Куда ж я заткнул этот чертов листок?
ВЕРА. Я говорила о том, что в каждом заключены особые свойства. От них-то в конце концов и зависят и наше место, и наши действия.
ДОРОГИН. Возможно, дитя мое, вам видней. Но ведь частенько и место, и действия не слишком зависят от наших свойств и даже – от отсутствия оных. Вот красноречивый пример: председатель нашей Судебной палаты. Однажды он стал частью машины и с тех пор не имеет большого значения, каков он сам и все его качества. Действия предполагают характер, но ведь бесцветней нет существа! Личность его никак не окрашена – ничто, пустота, стертый медяк. Разве что чадолюбив, как баба, и нежно тетешкает своих птенчиков. У него их четверо, между прочим.
ВЕРА (резко). Довольно.
ДОРОГИН. Что именно?
ВЕРА. Мне безразличны и он, и детки, и все их нежности.
ДОРОГИН. Однако ж заметьте, что эта вялость, бесформенность, даже отцовские чувства ничуть не мешают ему в полдесятого с чисто кантовской пунктуальностью – хоть проверяй по нему часы – отправляться в присутственное место и выносить свои вердикты. Весьма свирепые и беспощадные. Вы следите за моим рассуждением? Как видите, не злодей по натуре, непримечательный бюрократ занимается ежедневным палачеством. Дело, как видите, не в личных свойствах.
ВЕРА. Стало быть, на нем нет вины?
ДОРОГИН. На нас нет вины, моя дорогая. На мне и на бедных моих согражданах. На тех, кто не вышел в иерархи, и тех, кто не ушел в нелегалы. Странное, знаете, положение у этих людишек на сей земле. Однажды, не спрашивая их согласия, выталкивают на белый свет – изволь отпущенный срок барахтаться. Причем без всякого к ним сочувствия. Точно они не божьи твари.
ВЕРА. А вы им сочувствуете? Вы их высмеиваете.
ДОРОГИН. Ошибаетесь. Смеюсь вместе с ними. Вместе. Я – из того же теста. Хочу облегчить им их удел. Нас посадили на карусель – ни слезть, ни остановить – катайтесь. И я им твержу: не падайте духом, лучше попытайтесь представить, что это не горькая круговерть, а развеселый аттракцион. Вы на празднике, играет оркестр, кружатся деревянные кони, и мы с ними кружимся, мы – на коне.
ВЕРА. Так вы занимаетесь магнетизмом?
ДОРОГИН. В каком-то смысле.
ВЕРА. И удается?
ДОРОГИН. В какой-то мере. Как все вокруг, посильно помогаю клиентам. Живал я в одном домовладении. И были у меня там соседи – преподаватель каллиграфии со звучной фамилией Коссодо и фотограф со звучной фамилией Сокол. Он все говорил: Коссодо подправляет руку, а я подправляю лицо.
ВЕРА. Что ж, тоже выход из положения. Для страусов.
ДОРОГИН. А чем мы не страусы? Барахтаемся, зарывшись в песок.
Пауза.
Дрянное время. Не повезло. Знаете, о ком я подумываю? О некоем неведомом англичанине. Родился он чрезвычайно давно. Где-то в году восемьсот пятнадцатом. Наполеона как раз отправили на остров Елены. Не Прекрасной – Святой, Прекрасной – это у Оффенбаха. (Напевает.) «Э-вое, дочери Зевса, так сказал богиням я…» Итак, Наполеона сослали. А этот господин – тут как тут. И все девятнадцатое столетие проводит в Лондоне у камина. И дальновидно умирает в первый же день нового века. Каков сюжет со счастливым концом? Выиграна целая жизнь. Летом – зеленые лужайки. Зимой, как говорят, цветут розы. Лечит подагру у доктора Ватсона, и охраняет его Шерлок Хольмс. Ни нагаек, ни околоточных. Ни черной сотни, ни красного петуха. Ни председателя судебной палаты с детками…
ВЕРА. Опять вы о нем! Оставьте вы этих деток в покое!
Дорогин заметно удивлен. Пауза.
Коли уж вы такой англоман, еще не поздно переселиться.
ДОРОГИН. К несчастью, мой друг, я
