Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ. Он прав. Ты – коммунист? С твоими мыслями, чувствами, с твоим образом жизни?
ПЕТР. Образ жизни… (С усмешкой.) Власяницу мне, что ли, надеть, вериги таскать?
АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ. Не кривляйся. Я не бедней тебя, ты это отлично знаешь. И брось это про вериги… Друг друга мы понимаем. Страна окрепла, народ стал богаче. Он может подарить и дом и машину – для хорошего человека ничего не жалко. Плохо только, что рядом с этим хорошим человеком, рядом с тружеником, работягой незаметно, исподволь появлялись такие, как ты, чиновные вельможи, зажравшиеся, спесивые, далекие от людей.
НИНА КОНСТАНТИНОВНА. Алексей Петрович, бога ради, что вы говорите?
АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ. Погодите. Я знаю, что говорю. Вот это и есть самое страшное. Люди тебе не важны и не нужны. Слова-то ты знаешь: партия, народ, коммунизм. А что тебе партия? Что тебе народ? Что – коммунизм? Что тебе в том, что за этими словами весь путь наш от Владимирского тракта к сегодняшним дням? Что тебе семь миллионов, легших в землю в эту войну? Для тебя это только слова.
ПЕТР. Ты не смеешь…
АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ. Я-то? Я смею. Я в надежные руки передал эстафету – не в твои. По всей стране трудятся крестники мои, совесть моя чиста. А на дне твоей души одно честолюбие и… пепел. Больше ничего не осталось. Спросит у тебя твое поколение, равного которому нет: что дал ты времени, в котором живешь? Нечего будет тебе ответить.
ПЕТР. Время нас рассудит.
АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ. Время это близко. И сколько бы ты ни клялся, как бы ни играл, ни рядился под коммуниста, партия тебе не поверит. (С горечью.) Поздно мне тебя воспитывать, но подумай: много кичливых карьеристов пыталось говорить от ее имени – где они ныне? Ветер развеял их имена…
Пауза.
НИНА КОНСТАНТИНОВНА (тихо). Боже мой… Это ужасно.
На террасе появилась Ника. Остановилась в глубине ее.
ПЕТР (стараясь быть спокойным). Все? Так. Ну а ты, мама, ничего не скажешь? Говори уж и ты…
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (глухо). Мне нечего тебе сказать.
Пауза. С улицы входят Варвара и Трубин. Увидев людей, они остановились за кустами бузины.
ПЕТР (мгновенье помедлив). Собирайтесь! Нина, Тема, живо. Мы едем немедленно. (Увидев Нику.) Ника, вы встали? Отлично. Мы едем.
НИКА. Я не поеду с вами, Петр Алексеич…
ТЕМА. Что?
НИКА. Я не поеду. (Убегает из комнаты.)
НИНА КОНСТАНТИНОВНА. Ника!
ТЕМА. Послушай… в чем дело? (Бросается за ней.)
ПЕТР. Стой. Иди сюда. Ты обидел ее чем-нибудь? Ну?
ТЕМА. Не кричи на меня. Я не позволю…
ПЕТР. Что? И ты туда же? Сопляк!
НИНА КОНСТАНТИНОВНА. Петр, подожди. Ника тебе не дочь, не невестка, ты не обязан выяснять. Даже если что-то ее обидело, она могла повести себя иначе. Поговорить, объясниться… Главная культура – это культура взаимоотношений, в конце концов. А так, не сказав никому ни слова…
ВАРВАРА (выходя вперед). Ника говорила со мной.
ПЕТР (с мрачной усмешкой оглядел ее). Появилась? С тобой… А почему с тобой?
ВАРВАРА. Уж это ее дело.
НИНА КОНСТАНТИНОВНА. Что ж она сказала?
ВАРВАРА. Говорить об этом не стоит. Это – не для грубых прикосновений. И, верно, Ника надеялась, что я это пойму. (Нине Константиновне.) Главное, вы правы, – культура взаимоотношений.
ТЕМА. Но все-таки… так же нельзя…
ВАРВАРА. Она поняла, что села не в тот автомобиль, – это все, что я могу сказать.
ТЕМА. Я пойду к ней, я с ней поговорю…
ПЕТР (берет его за плечи). Ты пойдешь собираться и больше никуда. Здесь кругом – люди, которые не дождутся, когда мы уедем. Они настраивают против нас всех, кого могут.
НИНА КОНСТАНТИНОВНА. Петр, довольно… умоляю, не обостряй…
ПЕТР (нетерпеливо). К черту!
НИНА КОНСТАНТИНОВНА. Вера Николаевна! Ему же больно, поймите… Вы же мать.
ВЕРА НИКОЛАЕВНА (строго). Да, Нина Константиновна, я мать. (Отвернулась.)
ПЕТР (подходит к отцу). Слушай мое последнее слово. (Показывая на грудь.) Вот здесь у меня горит!.. Радуйся. Дорога в твой дом мне заказана. Все ты во мне убил. Отца у меня нет.
СЕРГЕЙ (страстно). И сына у тебя нет! Но дорогу к тебе я найду. Я, Сергей Кирпичев, тебе, Петру Кирпичеву, объявляю войну. И где бы я ни встретил тебя – в любом кабинете, в любом кресле, – как бы ни выглядел ты, как бы ни назывался, какую б фамилию ни носил, я узнаю тебя сразу и буду с тобой воевать не на живот, а на смерть. Слышишь? На смерть буду с тобой воевать.
ПЕТР. Ну что ж, придется, так повоюем. Я тоже не погляжу, что ты однофамилец мне. Едем, Нина, Тема, быстро!
Трубин подходит к Варваре.
ТРУБИН. Есть в жизни мудрый закон: гости приходят и уходят, а хозяева остаются.
ПЕТР. Ах, и вы здесь? (Усмехнулся.) Что ж так поздно?
ТРУБИН. А мы беседовали с Михаилом Александровичем. Он шел отсюда.
ПЕТР. Ну что ж, беседуйте. Беседуйте дни и ночи. А я беседами сыт. Как, впрочем, нашим знакомством. Счастливо оставаться.
ТРУБИН. Благодарю. Скоро я буду в Москве. Там мы продолжим наше знакомство.
ПЕТР. Не убежден. Для этого требуется и мое желание.
ТРУБИН. Не убежден. Я приеду не один. Вместе с Покровским.
ПЕТР. Это угроза?
ТРУБИН. Мы пойдем с ним к министру, в «Правду», в Центральный комитет. Правды добьемся. И не только его малой правды. Нет. Большой, беспощадной правды. Во всем. До конца.
ПЕТР (холодно). Два слова на прощанье. Дело Покровского кончено.
ТРУБИН. Увидим.
ПЕТР. Кончено так же, как дело Шевцовой. И запомните: мы никому не позволим бросить на нас тень. Ни Птицыну, ни Трубину. Ни черту, ни дьяволу. Вы еще пожалеете о вашем поведении.
ТРУБИН. Увидим.
ПЕТР. Увидите. Утро вечера мудренее.
ТРУБИН. Утро уже – вот оно! И именно потому, что у нас уже утро, я могу всем вам сказать, что сегодня «Правда» выступает с большой статьей о деле Шевцовой и делах Краснощекова.
Сергей и Варвара рванулись к Трубину. Но их уже опередил Алексей Петрович. На улице совсем светло.
Занавес.
1953
1
По первоначальному приказанию именно этого помпадура был осужден Иосиф Бродский.
