Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
ВЕРА. Будущее не родится в бездействии. Я действую и уж тем – права.
ДОРОГИН. Посылка отменная. Но позвольте-c, действовали и гунны, и варвары, и Аттила, и Тамерлан-с. И разные другие герои, столь презиравшие созерцателей. «Я действую, значит, я права». А я мыслю, значит, я существую. И не только мыслю. Еще и чувствую. За вами будущее? Какое ж? Будущее бывает всякое. И мы с вами тоже чье-то будущее. Тех, кого давно уже нет. Вот бы спросить их – они довольны? Являем мы собой их мечту? Будущее… С чего же вы взяли, что будущее нужней настоящего? Что истинно важно не то, что есть, а то, чего нет. Не явь, а призрак! Уж эти мне господа гуманисты, которым неведомый эмбрион дороже того, кто жив.
ВЕРА. Вы не смеете.
ДОРОГИН. Отчего ж? Объясните.
ВЕРА. За тех, кто жив, кто-то идет на смерть. Вы знаете.
ДОРОГИН. Знаю-с. Но о том не просил. Не жажду, чтоб за меня умирали. Тем более за мое грядущее, которого не знает никто. Ни-кто. Никто, моя дорогая. Где ваши пифии и Кассандры? Где ваши прорицатели? Миф-с! Не было их. А были, так врали. В состоянии инспирации. (Усмехнувшись.) Я тоже знаю эти минуты счастливого помраченья ума. Всего лишь год назад этот город смотрел на мятежников на броненосце как на апостолов, верьте слову! Один лишь звук у всех на устах: потемкинцы! И снова: потемкинцы! Я сам, снарядив какой-то челн, ездил взглянуть на них поближе. И долго всматривался в их лица. Где же они? Кого уже нет, кто мается в валашской глуши…
ВЕРА. Молчите. Я вас прошу – молчите.
ДОРОГИН. Кто идет на смерть, тот и сеет смерть. Уж так она подешевела, нет мочи. «Пускай ты умер…» Мерси за напутствие. Неоднократно слышал в концертах. Нет, милая, никаких «пиф-паф».
ВЕРА (усмехнувшись). Вы – из толстовцев?
ДОРОГИН. Отнюдь, душа моя. Ни вольтерьянец, ни вегетарьянец. Лев Николаевич непогрешим, я же грешник, причем убежденный. Кроме того, от младых ногтей не выношу, чтоб меня учили. К чему великий старец так склонен. Но он-то «Войну и мир» написал, а те, другие, те только учат. И кабы не ваш девичий стыд, сказал бы я вам, милая барышня, чего они стоят, ваши всезнайки.
ВЕРА. По-вашему, истины не существует?
ДОРОГИН. Истины? Самое лживое слово-с. «Горе вам, книжники и фарисеи!» В детстве жуешь кусочек лакрицы, и вот уж он давно превратился в липкий комок – ни цвета, ни вкуса, пора бы выплюнуть, а все жуешь. Чем был приятен покойный Чехов – сам не терпел подобной жвачки, да и не пичкал ею других. Все-таки свой брат – юморист.
ВЕРА. Заметьте, когда он был юмористом, ему еще не было тридцати.
ДОРОГИН. Что делать? Он – Чехов, а я – Дорогин. Наш брат рядовой долго раскачивается, вся юность уходит черт знает на что. Глядишь – и оскудели, и выцвели, только и остается шутить. Но это хоть не кровавые шутки, когда в тебя всаживают свинец.
ВЕРА. Я все поняла, и я уйду.
ДОРОГИН. Куда уйдете? Кто вас отпустит? Поймите, я не держу на вас зла. Но коли уж мы пустились в теорию, то растолкуйте мне, в чем вина моя, из‑за которой я мог исчезнуть? В том, что я встретился вам на пути? И коснулся краешка некой тайны? В том, что, в отличие от вас, не питаю презренья ни к смерти, ни к жизни, напротив – испытываю слабость к нашему грешному бытию и ко всем его четырем стихиям? (С поклоном.) Ежели под стихией огня, само собой, разуметь женщину. В том, что не слушаю новых оракулов, предпочитая им граммофон? Но он не глупей, зато мелодичней. И родственнее моей натуре. Он – граммофон, а я – графоман. Да! Представьте! Люблю сюжетцы, которые вы так презираете. Люблю, и все тут – такой сюжет! Готов просидеть за этим столом, пока наконец не хватит кондратий. Ну так как же – кругом виноват? Или заслуживаю снисхождения?
ВЕРА. Вы – мой хозяин, я вам не судья.
ДОРОГИН. А вы – моя гостья, и я говорю вам: не надо меня ни судить, ни жалеть. Лучше уж о себе подумайте. О том, что еще предстоит. Неизбежно. Вы ведь вчерашняя гимназистка. Для вас это все – продолженье игры. Но эта игра, мой ангел, жестокая. Можно и самой стать игрушкой. Что вы знаете о тюремной бурде, о ночных перестуках, о небе в клеточку?
ВЕРА (негромко). Предостаточно, Андрей Николаевич. Я – беглая. До сих пор не смекнули? (Помедлив.) Меня должны были переправить. За границу. Все было уже готово. Но обстоятельства так сложились… Впрочем, это не важно. Должна заменить. Ничего другого не остается.
ДОРОГИН. Кого… заменить?
ВЕРА. Моего товарища. Он взят. И – довольно. Я много сказала. Слишком много. Я нынче сама не своя.
ДОРОГИН (с усилием). Ничего другого не остается?
ВЕРА. Вы не верите в будущее, но оно у вас есть. У меня его нет, но я в него верю. Однажды вы вспомните этот вечер. Не надо ничего говорить. Пустите уж лучше эту шарманку.
ДОРОГИН (после паузы). Ничего другого не остается. (Заводит граммофон.)
Звучит низкое контральто:
«Нам по пути,
Вы не пожалеете.
Вы не посмеете
Мимо пройти».
(Вместе с граммофоном.) Ха-ха-ха.
2
Ночь. Паровозные гудки. Неподалеку звучит музыка.
ДОРОГИН. Не спите?
ВЕРА. Не спится.
ДОРОГИН. Вот это зря.
ВЕРА. Конечно. Так ведь и вы не спите.
ДОРОГИН. Ну, город… Никак не угомонится. Из каждого окна – до-ре-ми… (После паузы.) Все думаю, как это – вы и Марк? Какая связь?
ВЕРА. Почему бы нет?
ДОРОГИН. Он ведь другого вероисповедания.
ВЕРА. А что это значит?
ДОРОГИН. Что он – эсдек. Как говорится в крыловской басне: ты се-р, а я, приятель, се-д. Ты – эсер, а я – эсдек. Социал-демократ. Муж солидный, к авантюрам не склонный. Он однажды сказал о ваших друзьях, что они – истерики, неспособные к повседневной работе в массах.
ВЕРА. Почему вы решили, что я – эсер?
ДОРОГИН. Ну а кто же?
ВЕРА. Я выгляжу истеричкой? (Вынимает револьвер.) Из-за этой машинки? Не судите по мне. (Кладет оружие в свой кармашек.)
ДОРОГИН. Что вы, ангел мой, с кем не бывает?
ВЕРА. Кстати сказать, у меня и Марка могут быть разные убеждения, но в одном мы сходимся: мир этот болен. Что
