Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
ДОРОГИН. Все ясно. Липовые аллеи и разноцветные фонарики, а рядом изба с паутиной в углах. Стыд и испуг. Хорошо-с, допустим. Боль за человечество. Понял. Но объясните мне одну странность. Не знаю, зачем вы здесь, и не допытываюсь, просто скажите: так, значит, совесть заставила вас пойти в террор?
ВЕРА. Андрей Николаич, вы зашли далеко.
ДОРОГИН. Не дальше, чем вы могли бы зайти. Причем – недавно. Под этой крышей.
Вера хочет прервать его.
Да не винитесь. Я вас не корю. Я спрашиваю с открытым сердцем. Хочу постичь. Как можно казнить? Вон тот же Марк, так сказать, – агитатор. Растит посильно сознание масс. Само собою, и эта деятельность может дорого обойтись, но все же он обращается к разуму. А вы – к инстинктам. И самым темным…
ВЕРА. Кто – ратоборец, кто – крот истории. Пока премудрые ортодоксы разбудят сознание, утечет океан. Сознание меняется медленно, тем более от ученых статей и от кустарной пропаганды. Им надо прожить несколько жизней – дождаться плодов от своих семян. Страна будет гнить и разлагаться, деревня – нищать, интеллигент – оскотиниваться, мерзавцы – жить в свое удовольствие. А Марк будет обращаться к разуму и собирать фабричных в кружки для всяческих задушевных чтений.
ДОРОГИН. Каждый хочет собрать свою компанию, Марк – фабричных, а вы – пейзан.
ВЕРА. Пейзан как раз собирать не надо. Поскольку они изначально вместе. Мужик миром живет.
ДОРОГИН. Ну да, разумеется. Вы поставили на мужика.
ВЕРА. Не на студентов и не на люмпенов. Россия – крестьянская земля.
ДОРОГИН. Боже неублажимый, вот горе-то… Вы, натурально, дворянских кровей?
ВЕРА. Это не важно.
ДОРОГИН. Так я и думал. Мое геральдическое дерево – скромное. Ежели вы – генеральская дочь, то я даже не титулярный советник. Плебей-с. Но… бездна здравого смысла.
ВЕРА. Какие уж бездны у здравого смысла? Здравый смысл бездны обходит. По краешку норовит проскользнуть.
ДОРОГИН. О да, куда достойнее рухнуть и не собрать своих костей. Вновь повторю: горе вам, книжники. Вы говорите о мужике. А если он без вас обойдется? Ведь он вас на дух не принимает! Это дом запретный, закрытый, вам в него дверцы не отворить – ни страданием, ни опрощением, ни готовностью положить свою голову. В лучшем случае посмеются, в худшем случае ушибут. Вы губок не надувайте, вы слушайте. Я сам – мужик, я – черная кость. Я знаю деревню и сколько в ней лютого. Знаю Русь. Не зря дороги месил. Был грузчиком, плотогоном, хористом, кондуктором, посыльным в редакции. Чтоб юмор писать, надо крепко помыкаться. Меж нами есть разница.
ВЕРА. Знаете в чем? Я, дворянская дочь, мужика не боюсь.
ДОРОГИН. От неведенья-с.
ВЕРА. Нет, я вполне представляю, что возмездие может быть и жестоким. Но оно неизбежно, значит – оправданно. Само слово уж говорит о том, что оно заслуженно. Воз-мез-дие. Отмщение.
ДОРОГИН (с хмурой усмешкой). И аз воздам.
ВЕРА. Вы что-то бросили о терроре. Стало быть, о насилии. Так? Но насилие взрывает застой. И поэтому помогает движению. А движение – высший закон этой жизни.
ДОРОГИН. Жизни? Как сказать! Не всегда. У движения, знаете, свое движение. Нынче – походя смахнет человека, завтра – походя пожрет человечество. И останется только высший закон. Завершивший движение.
ВЕРА. Ох, не пророчьте. Вы ведь, кажется, пророков не жалуете. Мир умнеет.
ДОРОГИН. В самом деле? Давно-с? Что же вас навело на эту мысль? Общее смягчение нравов? Маньчжурский разгром? Кишиневский погром? Расстрел безоружных в Санкт-Петербурге? Экспроприации? Покушения? Царь Николай, по прозвищу Палкин, повесил пятерых декабристов, за что уже восемьдесят лет его клянут на всех перекрестках. Нынче о подобной безделице никто бы даже не заикнулся. «Мир умнеет». Вот горе-то от ума…
ВЕРА. Бедный вы мой Мефистофель из «Пчелки»! Ну до чего ж вам не повезло! Не смогли по собственной мягкотелости отказать соседу по галерее. Навязал он вам гостью – теперь терпи! А уж вы ль не старались? И чаем поили, и кормили калачом с ветчиной, и прогнали ни в чем не повинных пташек, да еще заводили ей граммофон. И за малым не угодили под пулю. Да выслушиваете какую-то чушь.
ДОРОГИН. Не оплакивайте меня, Маргарита. Мои делишки не так дурны. Сыт, пьян и нос в табаке. А вам бы понять простейшую штучку: вот этот симпатичный предмет, который вы назвали машинкой, творит совершенно особый климат-с. Ежели можно пульнуть в одного, то почему ж не в двух или в трех? Ежели можно убить в острастку, то можно и предупреждения ради. И даже – для возбуждения ужаса.
ВЕРА. Простите, но это абсурд.
ДОРОГИН. Простите, мы называем абсурдом все то, что кажется сегодня немыслимым. Вчера же это могло быть нормальным. Тем более завтра.
ВЕРА. А завтра будет прекрасное и светлое утро.
ДОРОГИН. Еще бы. Утро после победы. Только на него и расчет. Но как поведут себя победители? Борьба – понятие романтическое, она с трудом переносит будни. К ней приобретаешь привычку.
ВЕРА. То будет прекрасное, светлое утро. Жаль, что я его не увижу.
ДОРОГИН (не сразу). Не увидите?
ВЕРА. Нет, Андрей Николаич.
ДОРОГИН. Вы это осознаете?
ВЕРА. Конечно.
ДОРОГИН. О, будь они прокляты, хотел бы я знать, кто, не дрогнув, вас послал на заклание?
ВЕРА. Вот этого вам знать и не нужно.
ДОРОГИН. Тогда скажите: как вы решились?
ВЕРА. Вы не поймете.
ДОРОГИН. Ну хорошо. Так, может быть, вы поймете меня? Послушайте, спастись от неволи – еще не все. Больше чести и мужества – спастись от догматов. Причем кровавых.
ВЕРА. Кровавых… Что делать, Андрей Николаич? Вы говорили о лживых истинах. Те лживы, что родились в кабинетах, но уж не те, что с кровью дались.
ДОРОГИН. Полноте, там, где кровь, – нет правды. Лишь злоба и зло.
ВЕРА. Ну как вы можете? Вы близко не видели этих людей.
ДОРОГИН. Бог миловал.
ВЕРА. Вы ведь совсем не знаете их самоотреченья, их святости. И сколько в них неподкупной любви.
ДОРОГИН. Осмелюсь не согласиться. Знаю-с. Всех неподкупней был Робеспьер. Так и звался – Максимилиан Неподкупный. И впрямь – любвеобильный был малый. Неутолимо любил гильотину. Спал и видел, как накормить ее досыта! Истинно святой человек! Вы правы – так я любить не умею. Прошу простить, если я ненароком задел ваше религиозное чувство.
ВЕРА. Теперь его немного осталось. Мама была неистова в
