Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
ВЕРА (с усмешкой). Уверена, что я – в безопасности.
ДОРОГИН. Не сомневайтесь. Пристойный дом. Хотя, разумеется, есть издержки. Вверху упражняется пианист, а по соседству – первая скрипка. Из оркестра – в курзале. Но не всегда. Место хорошее: близко ряды, фруктовые, птичьи, мясные, рыбные – одним словом, известный Привоз. Отличный утренний моцион. А рядом – вокзал. Порой не спится, гудки поездов тревожат фантазию. Правда, неподалеку маячит архитектура бывшей тюрьмы. Все портит. Ничего не поделаешь.
ВЕРА. Куда ж без нее? Нет, в самом деле, все очень удобно. Благодарю вас.
ДОРОГИН. Теперь, как водится, выпьем чайку. Я сооружу самоварчик.
ВЕРА. Это лишнее, Андрей Николаич.
ДОРОГИН. Лишнего ничего не будет. Заверяю вас. Сейчас я вернусь. (Уходит.)
Вера подходит к софе. Достает из саквояжа халат, домашние туфельки, потом садится к столику, извлекает из кармана платья листок, кладет его перед собой, внимательно всматривается, словно изучает. Слышно, как в кухоньке напевает Дорогин: «Я – кроткая блондинка, но полная огня…» Вера подходит к окну.
ДОРОГИН (возвращается с самоваром в руках, ставит его на стол). О самовар, о бог уюта. В последнее время я стал домовит. Возьмешь этак со стола «Курьер» (Берет со стола газету, листает ее.), взглянешь – и глаза разбегаются. Сколь искусительные возможности! Куда только тебя не зовут! (Читает.) «Вы можете кончить ночь в „Аркадии“. Черт побери! Могу. Но – воздерживаюсь. Тянет к домашнему очагу. (Смотрит на Веру.) «И пальчиком она чертила на затуманенном стекле…» Вас не томит, что окно раскрыто? Ошеломительно теплый май. Весна, знаете, в этом году – манифик… Вы ведь приезжая?
ВЕРА. Да.
ДОРОГИН. Завидую. Все испытаете с остротой, которая уже недоступна нам, туземцам и аборигенам. Представьте, море совсем прогрелось. Прошу вас за стол. Вот калачи. А есть и бублики. Беру их у Друмова, что на Коблевской. На диво поджаристы – издают этакий упоительный хруст. Удостойте вниманием и ветчину. Здесь у нас на углу есть лавочка. Вроде бы неказиста на вид, а товар, знаете, первостатейный. За свежесть ручаюсь. Хотите сыру? От Чичкина. Отличного качества.
ВЕРА. Я сыта. Вот чаю я выпью.
ДОРОГИН. Бублички с маслицем – пища богов. «Я сыта»… Совершенно необязательно быть голодной, чтобы поужинать. Ужин прельстителен сам по себе. Это, радость моя, ритуал-с. А что наша жизнь без ритуалов? Во всякой обрядности есть свой смысл.
ВЕРА. Отнюдь не во всякой.
ДОРОГИН. Ах да, разумеется. Иначе – что же ниспровергать?
Звонок.
Вот это номер! Кто скачет? Кто мчится? Какой еще ездок запоздалый? Минуточку. Все будет улажено. (Идет в прихожую.)
Вера становится за трюмо, опустив руку в карман платья. Из прихожей доносится неясный разговор, потом отчетливый женский голос: «Можешь себя не утруждать!» Хлопает дверь. Возвращается Дорогин. Он смущенно покачивает головой. Вера выходит из‑за трюмо.
За стол. Возобновим нашу трапезу.
ВЕРА. Еще раз прошу меня извинить. Мое присутствие нарушает ваш распорядок.
ДОРОГИН. Ay? Беспорядок – это вы хотели сказать? Порядка нет, да и быть не может. От чего, собственно, все несуразности. Однако забудем этот визит.
ВЕРА. Марк говорил, что такое возможно.
ДОРОГИН. Вот как? Он вас предупреждал? Похвально. Рыцарь идеи, но сплетник.
ВЕРА. Бог с вами, он и не думал сплетничать. Речь шла о другом.
ДОРОГИН. Я понимаю. Насколько покоен сей приют. Ешьте, ангел мой. Эти бублики вознаградят вас за все волнения. Есть два благодетеля человечества. Один – Томас Альва Эдисон, знаменитый изобретатель, и тот безвестный, но быстрый разумом, однажды придумавший пить чай с бубликами. Отужинаем – и отдыхайте. И чувствуйте себя по-домашнему.
ВЕРА. Я постараюсь, благодарю.
ДОРОГИН. Квартирка, в сущности, недурна. Но требует хозяйского глаза. Присмотра, ухода и так далее. Сказывается отсутствие женщины.
ВЕРА (выразительно взглянув на прихожую). И впрямь.
ДОРОГИН. Ах, это? Это не то… Это, дитя мое, коловращение. Еще один источник разора.
ВЕРА. Вы были женаты?
ДОРОГИН. Неоднократно-с. Гражданским браком, само собою. На свободомыслящих дамах.
ВЕРА. Странно – при вашей любви к обрядам.
ДОРОГИН. Ничуть. Я слишком их уважаю, чтоб легкомысленно нарушать. А уж это было бы – неминуемо. Я-то знаю свой подлый нрав. Впрочем, женщины потеряли не много. Я далеко не всегда весел. Хотя и всегда навеселе.
ВЕРА. Сочувствую.
ДОРОГИН. Ничего печального. Тем более есть у меня граммофон. Живем с ним, можно сказать, душа в душу. Томас Альва – золотой человек. Голова совершенно непостижимая. Как я говорил вам, принцип фонографа. Но вместо цилиндра – всего-навсего диски из эбонита с выемками. Пластинка вибрирует, игла движется, перемещаясь по спирали. Крайне приятен как собеседник. Я ему – мысль, а он мне – шансон. Я спрашиваю, а он отвечает.
ВЕРА. Было б, наверное, поучительно – подслушать подобный диалог.
ДОРОГИН. Поверите, я обязан ему лучшими своими сюжетами. Я ведь, коли вам Марк говорил, литератор-с. Сотрудничаю не без успеха в юмористических изданиях, благо их развелось до черта. Почти как свободомыслящих дам. Есть «Пчелка», есть «Маяк», есть «Оса». Я среди них выделяю «Пчелку», охотней всего печатаюсь там. Как видите, у нас с граммофоном одно назначение – тешим людей.
ВЕРА. Каждый по-своему…
ДОРОГИН. Он мне сегодня исполнил одну славную песенку. Как это?.. «Я – кроткая блондинка, но полная огня. И жажду поединка в любое время дня». Не так… я несколько переиначил. Но это не важно. Смысл сохранен.
ВЕРА. О чем же вы пишете?
ДОРОГИН. Все – о нас. О том, как грешим из‑за хлеба насущного. Как любимся, женимся, терпим от тещ. Как мы зависимы от начальства и самых ничтожных обстоятельств. Получается довольно смешно. Да вот на днях был один сюжет. Некая девушка – синий чулок, крайне решительная, эмансипе – приехала на вакации к тетке. А к той захаживает сосед, этакий бильярдист по призванию. И вот наша юная суфражистка начинает бить кием по шарам, чтоб доказать свою равновеликость.
Звонок.
Будь ты неладно! Ну кто там еще?
ВЕРА. Откройте – увидите.
ДОРОГИН. И не подумаю. Немножко потренькают и уйдут.
Звонят долго, настойчиво, но в конце концов смиряются.
Думаю, одна певчая птичка, я ей иной раз пишу куплет. Имеет успех, полна благодарности. Здесь вообще-то достаточно тихо. В дни обретения места под солнцем я пошатался по номерам, по меблирашкам и прочей дряни. Жил, так сказать, во всех городах. В «Базеле» – на Большой Арнаутской, в
