Михаил Девятаев - Николай Андреевич Черкашин
Но людей, знавших о предстоящем побеге в небеса, было намного больше, чем пятеро членов «экипажа». Подпольная организация предупредила команду заключенных, которые работали вблизи взлетной полосы, что в любой обеденный перерыв, когда уйдут немцы, они должны быть готовы с максимальной быстротой подняться в самолет, который подкатит к ним. За штурвалом будет сидеть человек в полосатой одежде, и по его сигналу они заберутся внутрь. По самым скромным прикидкам такая машина, как «Хейнкель-111», могла взять на борт до полусотни исхудавших до невесомости пассажиров. Таков был первоначальный план. Правда, жизнь внесла в него свои коррективы.
Наконец, 8 февраля облачность рассеялась, с утра из-за горизонта выплыло яркое предвесеннее солнце…
– Погода летная… Сегодня или никогда! – шепнул Девятаев друзьям.
В то утро всех десятерых в сопровождении Ротвейлера повели засыпать бомбовую воронку. Все, кто знал о побеге, держались вместе, шли рядом. У всех на лицах – твердая решимость.
Девятаев положил глаз на двухмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111». На этой новенькой модернизированной машине летал сам командир авиационного полка, дислоцированного в Пенемюнде. Летчики прогревали моторы, значит, машину готовят к полету. Значит, баки заправлены топливом. Ротвейлер заметил, что Девятаев все время глазеет на командирский самолет, и ударил его в спину:
– Арбайтен! Лос! Лос!
Он столкнул его на дно воронки, где Володя Соколов трамбовал грунт. Остальные лопатами швыряли в нее землю.
Приближался обеденный перерыв. Скоро немцы уйдут на обед. Надо было спешить. Как на зло, группа работала за чертой аэродрома и проникнуть на летное поле к самолетам было сложно.
– Похоже, отлет надо переносить на завтра, – мрачно сказал Соколов. – Видишь, как далеко мы от самолетов…
– Никаких завтра. Летим сегодня! – Девятаев был тверд и непреклонен. Он знал, что до его объявленной смерти оставалось двое суток. Потом его бросят на растерзание овчаркам.
Соколов как переводчик исполнял обязанности бригадира. Он мог договориться с конвоиром о переходе на другую воронку, ближе к самолетам. От него зависело теперь все.
– Володя, – повысил голос Девятаев, – шутить я не намерен! Приказываю: сейчас же веди всех к самолету!.. Иначе оба будем мертвыми…
Соколов все понял и стал что-то объяснять конвоиру, показывая рукой в сторону самолетов. Ротвейлер кивнул и подал команду построиться. Направились к четырехмоторному тяжелому бомбардировщику Хе-111, который давно облюбовал Девятаев.
Это был самолет с вензелем на фюзеляже «G. A.» (Gustav Anton). Летал на нем 33-летний ас обер-лейтенант Карл Хайнц Грауденц, принимавший самое активное участие в испытаниях Фау-2. Бывший бомбардировщик был перестроен под воздушный командный пункт и потому напичкан сложной телеметрической аппаратурой, позволявшей снимать параметры ракеты и ее траектории в воздухе. Но тогда об этой «особинке» крылатой машины никто не подозревал…
До самолета оставалось шагов триста, когда конвоир, заметив подозрительное перемигивание заключенных и то, что они без его разрешения нарушили строй, пришел в ярость. Приказал бежать бегом к ангару, сопровождая приказ ругательствами и ударами приклада.
М. П. Девятаев:
«У меня мелькнула мысль: „У ангара будем расстреляны“… До ангара было далеко, и он загнал нас в ближайший капонир. Несколько минут стояли мы в капонире перед направленным на нас дулом винтовки… Он блуждал по нам растерянным взглядом, как будто чуя свою гибель… Наконец он опустил винтовку к ноге, закурил, бросил Соколову зажигалку:
– Фойер махен! (Разжечь костер!)
Костер запылал. Фашист стал греться, приказал нам не подходить близко».
Соколов попросил у Ротвейлера разрешения посмотреть, не везут ли обед, и, получив таковое, взобрался на земляной вал капонира, посмотрел вокруг и подал остальным знак: поблизости никого нет. Девятаев мигнул Ивану Кривоногову: «Действуй!» Тот достал из-под одежды железный прут и стал подбираться к конвоиру со спины. Ротвейлер в эту минуту грел над огнем замерзшие ладони и был зачарован пляской огня. Однако чутье его не подвело. Он резко обернулся и увидел Кривоногова с занесенным железным прутом. Немец метнулся в сторону, схватив винтовку. Ее дуло смотрело в грудь нападавшего. Все решали доли секунды! И Девятаев, выхватив из котелка гаечный «кистень», ринулся на конвоира сзади, рассчитывая метким ударом по голове опередить выстрел. Ротвейлер обернулся, и это стоило ему жизни. Он успел только понять, что на него нападают с двух разных сторон, но ничего сделать уже не смог. Удар пришелся ему в правый висок, и конвоир, выронив винтовку, повалился замертво. Остальные пленные, не знавшие о предстоявшем побеге, пришли в ужас: ведь за убийство немецкого солдата всех повесят немедленно!
– Ты что, гад, натворил? – бросились они к Кривоногову. – Из-за тебя всем каюк!
Они готовы были растерзать его на месте, но тут Девятаев поднял винтовку и передернул затвор:
– Стоять! Всем стоять – не двигаться!
Теперь дело принимало иной оборот. Все выстроились в шеренгу.
– Иван, – кивнул Девятаев Кривоногову, – проведи политинформацию.
Кривоногов был немногословен:
– Спокойно, орлы! Сейчас полетим на Родину!.. Миша – летчик! А вон там – наш самолет!
Люди сразу всё поняли и воспрянули духом. В одну минуту труп ненавистного охранника зарыли в снег. Кривоногов забрал у убитого документы, часы и табак. Девятаев передал винтовку Ивану и вместе с Соколовым бросился к самолету. Остальные двинулись на стоянку, как положено, не привлекая внимания немцев, привычным строем в сопровождении «охранника», роль которого пришлось исполнять Кутергину. Тот с омерзением надел на себя шинель в пятнах крови, сапоги и кепи Ротвейлера. Шли не спеша, то и дело изображая работу.
Как только раздался удар в сигнальный рельс и весь аэродромный люд потянулся на обед, группа Девятаева быстрым шагом направилась в сторону «хейнкеля», чей экипаж тоже поспешил в столовую. Первыми подоспели Девятаев и Соколов и остановились. Входная дверь на этой эксклюзивной – «дарственной» – машине была сделана нестандартно. Для удобства высокопоставленного хозяина она открывалась над крылом так, чтобы войти в самолет можно было с широкой плоскости. Но на плоскость еще надо
