Михаил Девятаев - Николай Андреевич Черкашин
Китаев предлагал:
– Сделаем подкоп под проволочное заграждение и ночью выйдем из лагеря. Рыть нужно с субботы на воскресенье. Вы слышите? – обратился Китаев через головы к тем, кто стоял подальше. – В воскресенье немецкие летчики молятся богу в кирхах, а на аэродроме остается только охрана. Если нам удастся захватить «юнкерс», мы заберем всех, кто доползет до стоянки. Я хорошо знаю «юнкерс», «дорнье», «мессершмитт», «фокке-вульф», смогу завести моторы, поднять самолет в воздух. Научу этому и других. Если я не дойду до аэродрома, кто-то из вас запустит моторы и поведет самолет. Возьмемся за подкоп, открою ночные курсы. Но это потом… Ближайшая задача: пролезть под землей за ограду, обойти спрятанные электроконтакты сигнализации.
На том ночном совете все было обдумано, рассчитано.
– Подкоп начинаем из лазарета, – подытоживал Китаев. – Под койкой Аркадия Цоуна (это был летчик-сибиряк) проделываем отверстие и спускаемся в подполье, там выбираем место для подземного хода. А пока будем изучать систему охраны. Днем она одна, ночью – другая…
Ночное наблюдение было самым сложным, потому что двери барака запирали, а окна закрывали ставнями. Но будущие беглецы уже «пролезли в щелочку», проделав ее в окне. По тени часового можно было фиксировать время, в течение которого он находился на дальнем конце барака. Пока он там, можно было активно действовать.
А тем временем в Новый Кёнигсберг почти ежедневно привозили очередные партии военнопленных. Чтобы разместить всех, лагерное начальство строило новые помещения. На строительство бараков каждое утро выводили несколько команд. Выходили вместе со всеми и участники будущего побега. Из карьера, где они брали песок, открывался вид на местный аэродром. Китаева и Девятаева интересовали любые сведения о нем. Они детально расспрашивали всех, кому удавалось работать вблизи летного поля, какие самолеты там стоят, по каким маршрутам передвигается внешняя охрана. Особенно обнадеживало то, что к стоянкам машин почти вплотную подступал густой лес…
Шла работа и в другом направлении – кадровом. Заговорщики тщательно изучали друг друга: не сдрейфит ли в последнюю минуту, не даст ли слабину, не донесет ли вахтману?
Большие надежды возлагали и на врача Воробьева. У него был опыт превращать здоровых заключенных в «больных». Таким способом Воробьеву удавалось ежедневно оставлять в лазарете двух подпольщиков для подземных работ.
М.П.Девятаев:
«В поисках места, откуда бы начать подкоп, мы с Вандышевым, Кравцовым и Пацулой осмотрели все помещения барака и, когда зашли в последнюю, угловую, комнату, Кравцов воскликнул:
– Вот эта самая подходящая! Покараульте-ка, а я обследую ее…
Я встал у двери, остальные заняли посты у окон, чтобы следить за движением охранников, а Кравцов на четвереньках пополз под нижние нары. Вылез оттуда мокрый от пота.
– Лучшего места не найти, – сообщил он нам. – Только плохо поддаются доски – сухие. Нож потребуется.
На следующий день мы сорвали две половицы под нарами и забрались в подполье. Оказалось, что пол в бараке до метра возвышается над землей, есть где рассыпать грунт. Решили копать».
Ночью, когда все засыпали или делали вид, что спят, Девятаев, Кравцов, Китаев, Шилов бесшумно вставали с коек и лезли в подполье. Барак стоял на деревянных сваях-опорах, поэтому между землей и полом имелся почти полуметровый зазор. По нему даже можно было передвигаться, согнувшись в три погибели. Тщательно обследовав грунт, подпольщики нашли подходящее место для туннеля.
Однажды они так увлеклись изучением подполья, что не услышали шагов приближавшегося часового. Тот был с собакой, и овчарка, учуяв людей, тут же бросилась к бараку, начала рычать и грызть зубами обшивку.
М.П.Девятаев:
«Мы замерли. Но что собака почуяла нюхом, того не понял своим умом часовой. Он поманил собаку к себе. После такого переполоха мы наконец пришли в себя и приступили к делу… Когда место для углубления в земле было определено, Шилов, прислонившись к стене передохнуть, спросил:
– Ну что, полезем назад?
– Нет! – возразил Кравцов. – Копать! Копать! – и первым стал разгребать пальцами землю, отбрасывать ее назад. Мы подбирали эту землю пригоршнями и разносили по углам подполья. Затем, когда ее становилось много, мы начинали утрамбовывать. Один из нас непрерывно прислушивался, нет ли поблизости шагов часового. Самый незначительный шорох вынуждал замирать. На четвереньках в кромешной тьме переползали мы с места на место».
Отныне они жили двойной жизнью: одна – дневная, открытая, работяжная, такая, как и у всех, другая – ночная, подпольная. Все свои силы участники заговора – между собой они называли себя «метростроевцами» – отдавали той, ночной, наиболее важной стороне своей жизни. За одну ночь руками, ложками, мисками удавалось проделать полтора-два метра подземного хода. Но, чтобы пробиться за колючую проволоку, необходимо было пройти не менее двадцати пяти метров. Простые подсчеты воодушевляли, утверждали надежду на побег. Желание и стремление трудиться в подземелье не угасало.
Пацула, Кравцов, Китаев, Цоун, Шилов, Вандышев работали ежедневно. Привлекали к работе всех, кто в состоянии был хоть несколько минут копать землю. Был составлен посменный график.
«Из летчиков мы превратились в кротов, – шутили они потом, вспоминая те дни. – Чтобы не запачкать одежду и не вызвать подозрения, мы раздевались донага. Черные, грязные, поблескивая глазами, мотались в потемках, словно кроты… Вечером, как только раздавали пайки хлеба, охрана закрывала оконные ставни. И когда Китаев как бы невзначай проходил между нарами, мы уже знали, что около щелей выставлены наблюдатели, пора вниз, в туннель».
Одна голова хорошо, три лучше… Так говорят на воле. А в лагерном бараке третья голова может и все дело испортить: взять да и заложить всех! Но уж такова лагерная жизнь – риск на каждом шагу. Девятаев своих друзей не опасался. Он вообще оказался прирожденным психологом. Верным чутьем определял: все свои, никто не донесет. А доносить-то было что: сам факт разговора, разработки плана побега – уже криминал… А за донос – лишняя миска баланды. Поэтому нужно было сохранять дело в особой тайне.
Кривоногов вызнал у Девятаева, как по-мордовски «подкоп».
– Каська.
– Отлично, – обрадовался Кривоногов. – Теперь чуть что – только «каська». У меня девушка была – Аська. Легко запомнить… А как «девушка» по-мордовски?
– Стирь.
– Ух ты, здорово! Почти «стервь»… Точно! Какой язык у вас красивый и точный. Учить будем.
Мокшанское наречие они не выучили, но многие слова для конспирации взяли: «охранник» – вансто, «столовая» – шра, «молчать» – чатьмонемс,
