Михаил Девятаев - Николай Андреевич Черкашин
– Бегите без меня, а я в другой раз, – с тоской сказал он.
Ночью Вандышев и Кравцов вышли из барака. Но под утро вернулись – наткнулись на колючую проволоку, опоясывавшую лагерь. Проволока однорядная, без электричества, можно было бы пролезть, но за ней разгуливали патрули со сторожевыми овчарками. Незадолго до этого из лагеря бежали двое смельчаков; их поймали: одного до смерти загрызли собаки, другого застрелил часовой. Летчики решили более тщательно подготовиться к побегу, подыскать момент получше, а там, глядишь, и Девятаев встанет на ноги. Три бойца – это уже звено. Можно и в бой!
Из пересыльного лагеря их в вагонах перебросили в стационарный – под польским городом Лодзь. Рельсы пролегали прямо по территории лагеря. Поезд прибыл в обеденное время. Еще из вагонов они увидели длинную очередь изможденных, оборванных, угрюмых людей.
– Неужели это наши летчики? – вырвалось у Вандышева.
– Были летчиками, да отлетались. Скоро и вы такими станете! – пообещал сопровождавший пленных немец-переводчик.
Все с ужасом смотрели на очередь полулюдей-полускелетов, закутанных в лохмотья. Они понуро стояли с алюминиевыми мисками и один за другим подходили к бочке посреди двора, из которой им наливали «суп». От одного запаха этой бурды из брюквы подташнивало. Да и ту плескали в миску, только чтобы дно прикрыть. А некоторые, самые нетерпеливые, и вовсе получали черпаком по голове. Поэтому очередь была довольно послушной. Все-таки то была еда, и еда горячая…
Жили в бараках, обнесенных колючей проволокой, по которой был пропущен ток высокого напряжения. Окна на ночь закрывались ставнями. В первый же день у многих отобратли ордена. На сувениры? Или на серебро польстились? Как бы там ни было, но «звено» Вандышева свои награды спрятало. Вандышев отсчитал от двери вдоль каменной стены четыре шага и закопал ордена Кравцова, свои и Девятаева. Может, удастся после войны найти? До этого два своих ордена Девятаев хранил под повязкой на левой руке. По счастью, при обысках их не нашли. Теперь же они были спрятаны более чем надежно – мать сыра земля хранила их.
В тот же день всем новоприбывшим выдали бирки с номерами. Каждый из них должен был забыть свою фамилию, имя, отчество и помнить только номер. Что уж там говорить о человеческом достоинстве?!
В этом лагере Девятаев встретил летчика-штурмовика Ивана Пацулу. Они водили дружбу еще на фронте. Здесь же еще больше сблизились, помогали друг другу переносить лишения. Иван Пацула рассказал о своем неудавшемся побеге, о пытках, перенесенных им в карцере.
Кусочек хлеба-суррогата, наполовину состоявший из древесных опилок, выдавался на весь день. Надсмотрщики цинично заявляли, что они, русские, не умеют есть хлеб. Его, мол, нужно съедать не сразу, а постепенно, только при этом условии можно приглушить голод. Не рассказать обо всех изуверствах носителей «нового порядка», об их жестокости. Каждый издевался над пленными, как подсказывала ему садистская фантазия. Например, по распоряжению начальника лагеря полуголодных заставляли после обеда бегать вокруг колодца.
– Эта зарядка необходима для лучшего усвоения пищи, – посмеивался лагерфюрер.
Лагерь под Лодзью в отличие от сортировочно-пересыльного походил на солидное предприятие по переработке военнопленных в бессловесных рабов: вышки с пулеметами, колючая проволока под напряжением, прожекторные посты, бесчисленные длинные бараки и каждодневные побои по любому поводу. Слова были не в чести, в ходу были только тумаки, пинки, удары плетками и дубинками…
Раннее зимнее утро. Солнце лениво поднялось над горизонтом – алое, бесформенное, как кузнечная поковка. На аппельплаце в луче прожектора застыл неровный строй военнопленных. Идет перекличка в присутствии начальника лагеря.
– Номер триста сорок первый! – выкликает охранник.
– Я, – отвечает Девятаев.
– Триста сорок второй!
– Я, – откликается сосед справа, сутулый человек без возраста с малиновыми пехотными петлицами на драной заношенной шинели.
Девятаев незаметно протягивает ему ладонь:
– Михаил.
– Николай. Лейтенант Кривоногов.
– Давно паришься?
– С сорок первого.
– Давненько, однако. Так и война кончится – не повоюешь, – невесело усмехнулся Девятаев.
– Я в сорок первом за все годы отвоевал…
И Кривоногов, и Девятаев оба попали в команду «топтунов». Человек двадцать пленных, натянув немецкие сапоги ходили вокруг барака.
– Что за клоуны? – удивился Девятаев.
– Сапоги немцам разнашивают. Прошел сто кругов и новую пару надевай. Ноги стер до костей. А они все новые и новые подвозят.
Но делать нечего, и Девятаев молча марширует вместе со всеми. То еще занятие для бывшего летчика… Какие же у них тесные, однако, сапоги! То ли дело наши – ноге даже в портянке простор. Надсмотрщик внимательно наблюдает за «сапожниками». Кто манкирует, кто шагает не так, как надо, тот сразу получает палкой по спине.
– Шритт! Айн-цвай, айн-цвай!.. Ви би айнер параде!
А за плечами у каждого ранец, в который для увесистости насыпано по 20 килограммов песка, и прошагать с такой ношей надо было не менее сорока километров в день.
Наконец мучительный «парад» заканчивается, три свистка – и команда: «По баракам!»
Разносчики сапог больше месяца не выдерживали, стирали стопы до костей, ноги опухали, и «топтуны» превращались в инвалидов. Девятаев все это выдержал и получил «повышение» – его перевели в хозяйственную часть. Там было несколько легче, там был сельский труд, знакомый Девятаеву с детства: кормить свиней, собирать на огородах брюкву, рапс, лук. Хозчасть готовила парники к зиме, завозила дрова и продукты. А зима долго ждать себя не заставляла. По ночам уже начинались заморозки, и в бараках становилось все холоднее и холоднее. Спали на трехъярусных нарах, никакой постели не полагалось. Хоть бы голые матрацы положили. Но нет, ложись на голые доски. И куцые тонкие одеяльца далеко не у всех. Немногие счастливцы накрываются шинелями. Ни одеяла, ни шинели у Девятаева нет. Теплую летную куртку охранники отобрали еще подо Львовом. Кривоногов прикрывает его полой своей шинели.
– Холодно тут у вас, – ежится Девятаев. – Никогда не думал, что в Германии холоднее, чем в Сибири.
– Да уж, не Сочи. Как в частушке поется: «В ярославскую тюрягу залетели гуленьки. Залететь-то залетели, а обратно – фуленьки!»
Частушек, песен, побасенок Кривоногов знал уйму и всегда припоминал их к случаю.
Девятаев слез с нар, будто по нужде, оглядел барак, выглянул в оконце и заявил:
– Как залетели, так и вылетим! Вон ограда, шагов тридцать до нее.
– Толку-то… Там «колючка» под током.
Михаил снова забрался на нары и продолжил шепотом:
– Пока земля не промерзла, рыть надо. Подкопом уйдем.
– Чем рыть-то? Ногтями?
– А хоть бы зубами! Поищем, чем рыть.
Но подготовиться к рытью подкопа не успели. Пришел приказ покинуть бараки и собираться в путь. Немецкая армия откатывалась на запад
