Михаил Девятаев - Николай Андреевич Черкашин
– Ну как, браток, живем? А мы уж не надеялись, что ты отойдешь, думали: конец тебе…»
Девятаев воспрянул духом: возле него снова свои, русские…
– Вы кто?
– Те же самые, что были в воронке, – ответил знакомый голос. – Я майор Вандышев. Штурмовик, командир эскадрильи.
Другой тоже был летчик, родом из Пензы, Михаил. Разговорились.
– Вот мы и отлетались, – заметил Девятаев. – Вчера еще парили в облаках, а сегодня сидим в яме… Вот жизнь!
Вандышев тихо, как бы про себя, сказал:
– Что ж, коль вместе попали мы в беду, так давайте и выбираться из нее вместе!
– Легко сказать – «выбираться»… – усмехнулся Девятаев. – А если я двигаться не могу, не то что бежать? Нога распухла и болит так, что к ней и прикоснуться нельзя, и плечо прострелено.
– Плечо не так важно, – заметил Вандышев, – а с больной ногой и в самом деле далеко не уйдешь… Дай-ка посмотрю…
Он ощупал колено Девятаева, и тот вскрикнул от боли.
– Вывих! Вытерпишь, если потяну немного?
Девятаев уперся локтями в землю. Вандышев осторожно взялся руками за ступню больной ноги и потянул так, что в коленке хрустнуло, а из глаз Девятаева посыпались искры. Вандышев нащупал на дне темной ямы маленькую дощечку, приложил и привязал ее к ноге Девятаева, тому сразу стало легче, и он поинтересовался, откуда Вандышев родом.
– Из Рузаевки, – ответил тот. – В Мордовии есть такой город.
– Неужели? – обрадовался Михаил. – Так мы земляки! Я из Торбеева! Не слышал про такую станцию?..
– Не только слышал, сколько раз проезжал через нее!
Это открытие еще больше их сблизило: они вспоминали родные места, общих знакомых, которых оказалось довольно много. Оба так увлеклись разговором, что не заметили, как рассвело. На краю ямы возник солдат с автоматом:
– Раус! (Выходи!)
Поднялись все трое. Девятаев вполне мог стоять, ноге после вмешательства Вандышева полегчало.
Товарищи помогли ему выбраться из ямы. Сильно хромая, он шел, пока конвоир не привел его к штабной землянке. За столом сидел холеный темнолицый подполковник с круглыми ястребиными глазами, это был начальник штаба. На его голубых петлицах парили друг над другом три «птички» – авиатор. Сбоку стола примостился переводчик в очках и такой же авиационной форме. До сих пор он видел гитлеровцев только с высоты и был вооружен. Теперь же они представали перед ним – лицом к лицу – во всей зловещей красе. В руках переводчика он заметил свои документы.
– Вы русский? – спросил подполковник.
– Нет, я мордвин.
– Я не знаю такой национальности! – перевел слова офицера переводчик.
Подполковник перелистал удостоверение личности, обнаружил в нем фотокарточку Фаины.
– Кто эта женщина?
– Это моя жена!
– Где она живет?
– В Казани.
– Вряд ли ты ее еще увидишь… Впрочем, все зависит от тебя. Если не будешь ничего скрывать, то можешь еще вернуться когда-нибудь в свою Казань. Нас интересует, какие полки действуют на нашем участке фронта?.. Сообщи подробные сведения о части, в которой ты служил. Предупреждаю, что говорить надо только правду, иначе ты рискуешь всем, и в первую очередь жизнью! Выбирай.
И тут же задал вопрос в лоб:
– Сколько боевых вылетов на твоем счету?
– Сто!
– А сколько сбитых самолетов? Или таковых нет?
Подполковник ожидал заведомого отрицания побед в надежде на пощаду, но услышал четкий спокойный ответ:
– В сорок первом и сорок втором годах я сбил девять ваших самолетов. Из них три бомбардировщика.
Ответ немецкому офицеру понравился: пленный не кривил душой.
– Настроение среди советских летчиков?
– Хорошее. Все уверены в скорой победе над Германией.
Но начальник штаба хотел услышать совсем иное. Не услышал, недовольно заерзал на стуле, достал из папки газетную вырезку с портретом командира истребительной дивизии Александра Покрышкина:
– Узнаешь?
– Да!
– Ты храбрый летчик. И мы оставим тебе ордена и жизнь, если ты будешь не только храбрым летчиком, но и, как это у вас говорится, бла… благоза… Благоразумным человеком… Итак, ты служил в дивизии, которой командует полковник Покрышкин. Расскажи все, что ты о нем знаешь.
– Отличный летчик. Дважды Герой Советского Союза. Справедливый командир. Веселый человек.
– У него есть личные слабости?
– Слабости? Да нет. Сильный мужик.
– Я имею в виду: пьет неумеренно, женщинами увлекается…
– Ну какая же это слабость! Женщины слабаков не любят. Нет у него слабостей. Кремень!
– Кре-мень? Кремль? Что есть «кремень»?
– Камень такой. Об него искры высекают.
– Ты сам камень. Штайнкопф! Каменная башка!
Для убедительности подполковник постучал себя по лбу.
– Какую задачу выполнял полк в этом месяце?
– Такими данными не располагаю… Я младший офицер. В задачи полка меня никто не посвящал.
Девятаев успешно косил под бравого солдата Швейка. И это пока удавалось.
– Дурак! – крикнул подполковник.
Допрос наконец был завершен[7], и Девятаева увели в известковую яму.
Майор заметил помощнику:
– Он производит впечатление не очень умного человека. В лагерь его!
– В лагерь летчиков?
– Нет. В общий.
Однако перед отправкой в лагерь пришлось еще пройти допрос в полевом отделении абвера. Но и военная разведка не смогла получить ценных сведений. Тем не менее резолюцию вынесли иную: отправить старшего лейтенанта не в общий лагерь, а в лагерь для летчиков под Лодзью.
Но сначала его, Вандышева и Кравцова транспортным самолетом Ю-52 доставили в Варшаву для более детального и длительного допроса. И опять Девятаев отвечал на вопросы столь несуразно, нес такую околесицу, что его приняли за контуженного и махнули рукой. Что с ушибленного взять?!
М. П. Девятаев:
«Сначала нас поместили в один из пересыльных лагерей для военнопленных. В первое время гитлеровцы старались внушить нам, что они гуманно относятся к советским военнопленным, – война шла к концу. Они вернули нам даже отобранные ордена, сохранили форму. На допросах нам обещали в любое время дать свободу, если… перейдем на их сторону! Это означало, что мы должны стать пособниками врага, изменить своему народу, своей Родине. Таких среди нас не нашлось».
Каждый из сбитых летчиков по-своему переживал трагедию плена, каждый надеялся бежать при удобном случае, пробиться к своим. Об этом Девятаев не раз беседовал с Вандышевым и Кравцовым. Перебрали десятки вариантов и возможностей. Все знали: за попытку побега – смерть, за разговоры о побеге – карцер. А то и расстрельная пуля.
Однажды, перед наступлением темноты, к Девятаеву подошел Вандышев:
– Попробуем сегодня ночью? Вокруг деревья, перелески, лагерь, похоже, не огорожен… Может, вырвемся…
Но Девятаеву бежать было еще не
