Торжество самозванки. Марина Цветаева. Характер и судьба - Кирилл Шелестов
И все же основой своего характера она была обязана отцу. Сохранилась фотография 1906 года, на которой Иван Владимирович Цветаев запечатлен рядом с четырнадцатилетней Мариной. Мы видим две полные, приземистые сутуловатые фигуры, круглые лица с отчетливым вторым подбородком, напряженный, неулыбчивый взгляд из-под круглых очков. Сходство несомненное и очень сильное.
Цветаева говорила, что взяла от отца упорство, волю, способность следовать своему увлечению. Все перечисленные качества звучат весьма комплиментарно, в первую очередь, по отношению к самой себе. Иван Владимирович действительно был энтузиастом и, как многие энтузиасты, редким эгоистом. Он мало интересовался жизнью своих дочерей, даже после того как их мать, его вторая жена, умерла, и девочки, вступившие в сложный возраст, начали прогуливать уроки и вести себя неподобающе. А они в свою очередь вспоминали о нем лишь тогда, когда им нужны были деньги.
Отцовские черты в Цветаевой усиливались кратно; она была не просто эгоистом, а крайним эгоцентриком, до мозга костей убежденным, что ее внутренний мир гораздо шире, ярче, интереснее и глубже мира ее окружающего. Об этом она много писала и говорила. Но имелись в характерах отца и дочери и иные качества, общие обоим, о которых Цветаева знала, но предпочитала молчать.
* * *
История с газонокосилкой заставляет вспомнить другой эпизод: рассказ Цветаевой о допросе во французской полиции в 1937 году, куда ее вызвали после бегства Эфрона в СССР. Полиция желала выяснить причастность Эфрона к убийствам, организованным агентами НКВД на территории Франции и Швейцарии. По мнению следователей, Цветаева, много лет проживавшая в одной квартире с мужем, не могла не знать о его деятельности.
Но Цветаева во время допроса привела дознавателей в замешательство. Она упорно и высокопарно «твердила о честности мужа, о столкновении долга с любовью и цитировала наизусть не то Корнеля, не то Расина (…). Сперва чиновники думали, что она хитрит и притворяется, но когда она принялась читать им французские переводы Пушкина и своих собственных стихотворений, они усомнились в ее психических способностях и явившимся на помощь матерым специалистам по эмигрантским делам рекомендовали ее: «Эта полоумная русская» (cette folle Russe)».
Так рассказывает об этом М. Слоним со слов самой Цветаевой. (М.Слоним. О Марине Цветаевой).
Марка Слонима, многолетнего друга Цветаевой, масона, редактора левой газеты «Воля России», посредственного литератора и агента НКВД, молодые русские писатели-эмигранты поколения Яновского и Поплавского считали глупым и самодовольным. «Кирилловны» именуют его «проницательным критиком», поскольку о Цветаевой он впоследствии вспоминал с восхищением, даже после того, как узнал, что она за его спиной высказывалась о нем нелестно.
Что ж, кастрюлю при желании тоже можно назвать «проницательной», если проделать в ней дырку. Впрочем, раз в жизни он действительно проявил проницательность, отказавшись от близких отношений с Цветаевой, хотя она, с присущим ей напором, вела на него атаку. Она долго не могла ему этого простить. Не столько потому, что он ей сильно нравился, сколько оттого, что она вообще никому ничего не прощала, тем более – отказов.
Живя во Франции и ежедневно наблюдая галантность французов, которые и в крематорий-то пропустят даму вперед себя, Слоним бездумно поверил, что немолодую испуганную женщину следователи в ее присутствии назвали «cette folle Russe». (Ибо если они ее так характеризовали заглазно, то откуда об этом узнала Цветаева?). Но французские следователи даже Слонима не назвали бы в лицо неумным, хотя основания для подобного поступка, надо признать, имелись.
Протоколы допроса Цветаевой сохранились и опубликованы. Они со всей очевидностью свидетельствуют, что весь эпизод был ею выдуман от начала и до конца. На самом деле, допрос ее длился чуть больше часа, был сухим, формальным и вежливым. К Цветаевой не придирались и отпустили с миром на все четыре стороны.
Но ей очень хотелось перехитрить полицейских, обмануть их, причем обмануть артистически. Вероятно, прямо из полиции она отправилась на встречу с агентами НКВД, с которыми после бегства мужа находилась в постоянном контакте, брала у них деньги и докладывала о своих встречах. Приведенный выше рассказ она, возможно, сочинила прямо по дороге.
В целом, судить о проницательности «кирилловен», к числу которых я отношу и Слонима, можно хотя бы по тому упорству, с которым они отстаивают неведение Цветаевой относительно шпионской активности ее мужа. В самом деле, откуда Цветаевой было знать то, о чем открыто говорила вся эмиграция? Ведь она не замечала советских пропагандистских брошюр и газет, которыми была завалена квартира, не слышала восторженных отзывов мужа и дочери об СССР, не знала, что они работают в «Союзе возвращения», финансируемом Советским полпредством, не вела с ними споров, не жаловалась в письмах на просоветские убеждения Эфрона и не провожала Алю в Москву.
Портреты Дзержинского и Сталина она помещала в издаваемых ею с мужем журналах лишь потому, что те были красивыми мужчинами. Просьбу о советском паспорте задолго до разоблачения Эфрона она подала, поскольку ей давно хотелось съездить в Москву и полюбоваться на Кремль. А деньги от чекистов брала в счет ее будущих гонораров в СССР.
* * *
После возвращения из командировки в Италию Иван Владимирович был зачислен доцентом Киевского университета, но тут открылась вакансия преподавателя латыни в Московском университете, его пригласили туда и он, не раздумывая, согласился. Никакого сравнения с Москвой Киев не выдерживал.
Москва Ивану Владимировичу полюбилась. Корней он здесь не имел, но в ее исконно русский православный интерьер с золотыми куполами церквей, изобильными шумными рынками и грязными кривыми улочками его круглая, простодушно-плутовская физиономия вписывалась гораздо естественнее, чем в строгий, державный европейский Петербург. Ивану Владимировичу исполнилось 33 года, – возраст честолюбивых замыслов, которые окружающие не умели в нем распознать за невыразительной внешностью, наметившимся брюшком и скучным разговором.
Преуспеть в большом городе мечтают все честолюбивые провинциалы. Иные грезят карьерой, другие жаждут совершить выдающееся научное открытие, третьи надеются создать шедевр искусства. Но Иван Владимирович знал свои возможности и на великое не дерзал. В полном соответствии со своей натурой, он выбрал путь практичный и безопасный. Свои дела он намеревался устроить с помощью выгодной женитьбы. Так и поступают обычно иванушки-дурачки в сказках; в отличие от своих умных старших братьев, они женятся не на ком придется, а исключительно на царевнах.
Царевну звали
