Торжество самозванки. Марина Цветаева. Характер и судьба - Кирилл Шелестов
У Варвары Дмитриевны при множестве ее достоинств имелся, однако, один существенный недостаток: Ивана Владимировича она совсем не любила. Замуж за него она не хотела, и его попытку при встрече перевести увлекательный разговор о неправильных латинских глаголах, как бы ненароком, в матримониальное русло, решительно пресекла. Она была влюблена в другого, как поговаривали, в итальянца, оперного певца, к тому же, женатого.
Человека благородного, великодушного и гордого перспектива женитьбы на девушке, влюбленной в другого, несомненно, смутила бы. Но ни одним из этих качеств Иван Владимирович, по счастью для себя, не обладал.
Не оставляя своих ухаживаний, он, однако, основные усилия направил в иное русло: на то, чтобы понравиться ее отцу, знаменитому историку Иловайскому.
* * *
Дмитрий Иванович Иловайский являлся замечательной фигурой своего времени, на которой следует остановиться подробнее, хотя бы ввиду той исключительной роли, которую он сыграл в творчестве Цветаевой. Будучи старше Ивана Владимировича на десять лет, он тоже был самого скромного происхождения, правда, не из поповичей, а из бедных мещан. Как и Цветаев, он «на казенный кошт» закончил историко-филологический факультет Московского университета, и тоже с отличием.
Выдающимся умом он не обладал, но был талантлив, упорен, правилен до праведности; консервативен, тверд и прямолинеен. В его суждениях и повадках было что-то военное, раз и навсегда усвоенное и уже незыблемое. Дружить с такими людьми трудно, спорить невозможно.
Он был исключительно красив древнерусской княжеской красотой. Вот как описывает его внешность ненавидевшая его Цветаева: «Это был красавец-старик. Хорошего роста, широкоплечий, в девяносто лет прямей ствола, прямоносый, с косым пробором и кудрями Тургенева и его же прекрасным лбом, из-под которого (смотрели) ледяные большие проницательные глаза». («Дом у Старого Пимена»).
Цветаева, страдая сильной близорукостью, упорно не носила очки, иначе она разглядела бы, что чудесные кудри Иловайского являлись париком. Возможно, в посвященном ему очерке «Дом у Старого Пимена» это послужило бы ей достаточным поводом для насмешек и избавило от необходимости изображать его страшным Кащеем Бессмертным и придумывать ему чудовищные пороки, которыми он не обладал.
Своей любовью к истории Иловайский еще во время учебы в университете обратил на себя внимания С. Соловьева; а своим нескрываемым православным монархизмом – графа А.С.Уварова. Отец последнего получил графский титул, служа министром просвещения у Николая I. Он печально прославился своей враждой с Пушкиным и формулой государственного триединства: «Православие-самодержавие-народность», ставшей впоследствии догмой российской имперской идеологии. Для Иловайского эта триада была столь же свята, как символ веры.
Магистерская диссертация Иловайского, тему которой ему предложил Соловьев, была удостоена Уваровской премии. Позже Уваров-младший, имевший влияние при дворе, покровительствовал молодому историку.
Иловайскому предлагали кафедру в Киевском университете (куда Ивана Владимировича брали лишь доцентом), но он, к всеобщему удивлению, отказался, – поступок и впрямь весьма необычный для начинающего ученого. Иван Владимирович, скажем, никогда ни от чего не отказывался, брал, что давали, а чего не давали, просил. Отец сызмальства внушил ему церковную мудрость, что «каждый дар есть благо».
Но Иловайский, человек целеустремленный и убежденный, не искавший легких путей, целиком посвятил себя научным изысканиям и через тридцать лет выпустил пятитомную «Историю России», имевшую большой успех у широкого читателя. Слог его был прост, энергичен и выразителен, – косноязычием Цветаева он не страдал.
Однако подлинную славу принесли ему гимназические учебники. Написанные живо, лаконично и образно, они отражали официальную версию российской истории и были рекомендованы Министерством просвещения для учебных заведений. По ним несколько десятилетий подряд вплоть до 1917 года учились все гимназисты Российской империи, включая дочерей императора и сестер Цветаевых.
Учебники Иловайского переиздавались около 150 раз; историк, по завистливым подсчетам коллег, получил за них более полумиллиона рублей.
В Москве Иловайский был почти такой же достопримечательностью, как царь-пушка; двор и великие князья относились к нему с уважением, московские патриоты его почитали. Он являлся председателем Славянского общества имени Ивана Аксакова и несколько раз избирался гласным (депутатом) Московской городской думы.
Когда министр просвещение подал на имя государя прошение о присвоении Иловайскому, никогда не занимавшему никакой официальной должности, чина действительного статского советника (равного в табели о рангах генеральскому), «за заслуги в деле образования», Александр III наложил резолюцию: «С большим удовольствием».
* * *
Взгляды Иловайского на русскую историю и русское общество для того просвещенного времени были несколько заскорузлыми, чтобы не сказать, одиозными. Убежденный русский националист, он упрямо не признавал норманнского происхождения древнерусских князей и доказывал, что гунны были по крови славянами. Как, к слову сказать, и быстроногий Ахиллес из гомеровского эпоса, – иначе нипочем не совершить бы ему столько подвигов в Троянской войне.
Никакие варяги нами отродясь не правили, и мы их не призывали, – зачем они нам нужны? Наоборот, это они нас призывали, а мы не пошли, потому что были заняты «примучиванием» других племен, для их, конечно же, пользы. (Это выразительное древнерусское словцо – «примучивать» – очень любил его учитель Соловьев; оно характерно для наших экспансионистских устремлений). Имена наших первых славных князей – Игорь и Олег – вовсе не скандинавские, а самые что ни на есть наши, славянские, можно сказать, русские. Это является веским доказательством того, что вся норманнская теория – чушь. А выдумали ее немцы, которых заслуженно бил наш великий Ломоносов.
И кстати, прав был покойный А.С. Хомяков, относя упоминание в «Слове о полку Игореве» о «земле Трояне» к временам римского императора Трояна, потому что мы уже тогда имели свою великую самобытную культуру. Ибо произошли мы сами от себя и несем в себе свет другим народам. Мы, русские, с нами Бог!
Подобно Достоевскому, Иловайский поляков и евреев недолюбливал, полагая, что именно они, ненавистники России, и сеяли смуту в рядах русской молодежи, заражая ее революционными идеями. Первых он, правда, избегал называть «полячишками», как это делал Достоевский, а вот евреев «жидами» именовал часто. От этого слова мать Цветаевой бледнела, а Цветаева впадала в ярость. «Там где говорят: еврей, подразумевают: жид – мне собрату Генриха Гейне – не место, – писала она Иваску 4 апреля 1933 г. – Больше скажу: то место меня –
