Торжество самозванки. Марина Цветаева. Характер и судьба - Кирилл Шелестов
«Гениальный поэтический интеллект…» (как-то слабовато; обидно за Цветаеву, «Гениальный Гений» – лучше). «Персональная имперсональность…» (Даже не знаю, что это такое, может быть, кому-то уже не наливать?). «Способность к воскресению и дыхание древнегреческой поэзии…» (Дамы, я вас умоляю! Можно подумать, кто-то из вас в состоянии отличить Алкея от Алкивиада! Греческий язык не знала даже Цветаева; легенды и мифы Древней Греции она читала в изложении на немецком).
* * *
Хотя некоторые из «кирилловен» имеют кандидатские и даже докторские степени, незнание ими литературы удивительно.
Вот лишь два показательных примера. Очерк, посвященный А.Белому, Цветаева назвала «Пленный дух». Ни в одном собрании сочинений Цветаевой, ни на одном из ее сайтов не найти комментария по поводу происхождения этого яркого выражения. Одна из «кирилловен» (к слову, кажется, кандидатша наук), в статье утверждает, что данное определение является творческой находкой Цветаевой.
«С точки зрения М. Цветаевой, тело для поэта – темница его души. Приходя на землю из небесной отчизны, поэт приносит с собой память о волшебных звуках, небесной свободе и в своем творчестве пытается передать отголоски своего дорожденного состояния. Земная жизнь поэта – борьба быта и бытия, материи и духа, страстно желающего освободиться от телесных уз.»
Похоже, «кирилловны» даже во сне вслед за Цветаевой ведут борьбу с бытом за свое бытие. Но если отрешиться от всей этой напыщенной чепухи и немного напрячь память, то легко обнаружится, что свою «творческую находку» Цветаева нашла у Данте, которого мать читала в детстве ей и сестре. В их доме было превосходное издание «Божественной комедии» с рисунками Гюстава Доре.
«Spirito incarcerato» называет Данте самоубийцу Пьера делла Винья в «Божественной комедии» («Ад», песнь 13, строка 87). Выражение «пленный дух» Цветаева употребляет и в письме к А.Штейгеру, называя так и его, и себя. Слово «дух» она повторяет по-немецки; возможно, она сама не помнила, откуда заимствовала понравившееся ей сочетание. Поэту это вполне простительно, а исследователю – нет, если, конечно, это исследователь, а не кудахчущая «кирилловна».
(Примечание. В переводе Лозинского: «А ты, о дух, в темницу заточенный». Если бы «кирилловны», столь уверенно судящие о греческих отзвуках в поэзии Цветаевой, читали Данте хотя бы в переводе, они и в этом случае могли бы набрести на созвучие. Вот для сравнения свободный перифраз прозой: «Тогда он (Вергилий) продолжал: «О, пленный дух!.. Прошу тебя, расскажи, как душу заключают в дерево, и сможет ли она высвободиться из этих уз?»)
* * *
Другой пример и вовсе ставит под сомнение знание «кирилловнами» хрестоматии по русской литературе XVIII века.
В стихах, обращенных к Мандельштаму, часто цитируемых «кирилловнами», есть такие строки:
Я знаю, наш дар – неравен,
Мой голос впервые – тих.
Что Вам, молодой Державин,
Мой невоспитанный стих!
На страшный полет крещу Вас:
Лети, молодой орел!
Почему Цветаева сравнивает вычурно-тонкого Мандельштама с тяжеловесно-грубоватым Державиным? И почему называет его орлом, если, согласно ее собственным воспоминаниям, он больше походил на черепаху?
Ни слова об этом не найти в комментариях к собранию сочинений Цветаевой, над которым долго трудился большой научный коллектив, ничего не пишется об этом и в тысячах статей, посвященных данному стихотворению.
Между тем, любому человеку, знакомому с русской литературой хотя бы в пределах вузовской программы, ответ очевиден. В июне 1915 г. появляется стихотворение Мандельштама:
О свободе небывалой
Сладко думать у свечи…
(…)
Нам ли, брошенным в пространстве,
Обреченным умереть,
О прекрасном постоянстве
И о верности жалеть!
Это стихотворение произвело впечатление на современников. Ненавидимый «кирилловнами» Г.Иванов по памяти приводит его много лет спустя в своем эссе о Мандельштаме. Конечно же, его помнила Цветаева в начале 1916 года, спустя лишь несколько месяцев после его публикации.
В нем содержится явная реминисценция программного державинского стихотворения «Храповицкому»:
Но с тобой не соглашуся
Я лишь в том, что я орел.
А по твоему коль станет,
Ты мне путы развяжи;
Где свободно гром мой грянет,
Ты мне небо покажи;
Где я в поприще пущуся
И препон бы не имел?
…………………………………….
Страха связанным цепями
И рожденным под жезлом,
Можно ль орлими крылами
К солнцу нам парить умом?
А хотя б и возлетали, —
Чувствуем ярмо свое.
Чуть измените в четвертой строфе первую строчку: «Страха связанных цепями» на – «Нам ли, связанным цепями»…. И вы получите почти дословное совпадение.
Сходством формы Мандельштам (сознательно или безотчетно) подчеркивал разницу в понимании свободы. Державин, обязанный своим возвышением Екатерине, уже не должен был подносить ей оды на четвереньках в зубах, как это делал Тредиаковский, но, оставаясь придворным поэтом, сочинял их во множестве, и не только императрице, но и членам царской фамилии, знатным вельможам, фаворитам и временщикам. Свободным он не был никогда, и если воспарял, то грузно, усильно, с пыхтением.
Мандельштам же, живший совсем в другую эпоху, учившийся в Сорбонне и Германии, ощущал свободу как нечто, дарованное человеку по праву рождения. Для него она была не высшей ценностью, а неотъемлемым условием жизни и творчества. До самой революции он вольно порхал, подобно птичке Божией, пока его не посадили в клетку и не задушили.
Державин был в большой моде у поэтов Серебряного века. Они часто поминали его в статьях и эссе, а Ходасевич посвятил ему целую монографию. Цветаева хорошо знала и любила Державина. Вернувшись в Москву из Парижа, будучи крайне стесненной в деньгах, она, тем не менее, выменяла собрание его сочинений на одно из туземных своих ожерелий, которым дорожила.
Не хочу сказать, что среди «кирилловен» нет женщин образованных, приобщенных к культуре. Теоретически я обязан допустить такую возможность.
