Торжество самозванки. Марина Цветаева. Характер и судьба - Кирилл Шелестов
В книге Анастасия яростно доказывала отсутствие Бога, что ей казалось и умным, и оригинальным. Свои «Королевские размышления» она, опять-таки по примеру сестры, издала за собственные средства, – среди издателей не нашлось желающих печатать эту кладезь мудрости.
«Издам – и прогремит мое имя, как гремело имя Башкирцевой, только крепче и горше!», – уверенно заявляла Анастасия. (И.Кудрова, Путь комет. Молодая Цветаева, с. 138). «Я – та женщина, которую ждало много поколений мужчин. Я создана, чтобы быть прекрасной, чтобы всех губить и самой погибнуть… Я – та, о которой мечтают все женщины и все мужчины». Ну, и так далее.
Увы, мир проявил полное равнодушие к откровениям Анастасии, и год спустя она предприняла еще одну попытку прославиться: выпустила книгу «Дым, дым и дым…», тоже философскую. С этим новым сочинением она ездила к В. Розанову, находившемуся в зените своей славы, и тот, уже пожилой, обремененный семейством, будто бы сказал, что Анастасия – «весна его жизни». Книгу он, впрочем, так и не прочел и правильно сделал.
Тоску, пронзившую ее сердце при расставании с Розановым, Анастасия помнила последующие пятьдесят с лишним лет.
* * *
Подражая сестре, Анастасия писала стихи, но в основном налегала на прозу. Успеха ее графоманские опусы не имели, и в Союз писателей в 1921 году ее приняли, скорее, из сострадания, чтобы обеспечить хотя бы скудным писательским пайком, – у нее на руках был маленький сын, память о Борисе Трухачеве. Любопытно, что рекомендацию ей давал Бердяев, видимо, как философ – философу.
Кстати, Муся, в отличие от Аси, так и не стала членом союза, ни тогда, ни двадцать лет спустя, вернувшись в Москву. В двадцатых она не вступала в союз, должно быть, из духа противоречия, а в сороковых ее уже и не звали. В эпоху торжествующего соцреализма она ни своей поэзией, ни моральным обликом не дотягивала до высокого звания советского писателя.
В первый раз Анастасию арестовали в 1933 году, но после хлопот Горького, которому она рабски льстила в своих письмах и к которому ездила на поклонение в Италию, ее вскоре освободили. Перед вторым арестом она успела повидаться с племянницей, – Ариадна только прибыла в СССР, окрыленная надеждами. Анастасия уже жила в неизбывном страхе, шарахаясь от собственной тени, так что встреча двух будущих «апостолок» прошла в атмосфере тайны.
Второй арест произошел в 1937 году, и на сей раз бедной Анастасии уже пришлось надолго отправиться в лагеря по поразительному обвинению в принадлежности к Ордену Розенкрейцеров. В СССР было немало писателей-фантастов и сочинителей шпионских романов, но идея об Ордене Розенкрейцеров, тайно орудующем в сталинской России, могла прийти в голову только чекистам. И надо же чтобы они записали в этот зловещий орден не кого-нибудь, а легкомысленную болтливую Асю!
Уже гораздо позже Ася с негодованием рассказывала, что ее огромное литературное наследие: романы, новеллы и еще что-то, – было уничтожено сталинскими палачами. Но если это правда, то, пожалуй, это единственный гуманный поступок с их стороны. В утешение Анастасии можно предположить, что в аду их терзают круглосуточным чтением ее сочинений.
* * *
После отбытия десятилетнего лагерного срока и трехлетней передышки Асю отправили в пожизненную сибирскую ссылку, из которой она, как и Ариадна, вернулась лишь в 1956 году, тоже инвалидом и совершенно без средств к существованию. Каторжные работы в лагерях не засчитывались в качестве трудового стажа, и на полагавшуюся ей пенсию она могла купить разве что буханку хлеба.
Поначалу отношения между племянницей и теткой не были омрачены соперничеством за апостольское первенство, и Аля трогательно хлопотала за Асю. Она просила Эренбурга помочь тетке с получением регулярной пенсии от Литфонда, и тот, несмотря на природную низость и приобретенное с годами чванство, не отказал; пенсию Анастасии выделили.
Однако, по мере возвышения Муси в глазах и умах советских читательниц, их отношения начали стремительно ухудшаться. В центре зарождавшегося культа оказалась Аля, и Ася испытывала к ней жгучую ревность, которую иллюстрирует анекдотический случай, рассказанный ею самой.
В 1961 Ася с четырнадцатилетней внучкой приехала летом в Тарусу, где обитала Аля. Узнав о ее визите и не желая с ней встречаться, племянница поспешила отбыть подальше, в Латвию на отдых; к тому времени она была уже состоятельна и могла свободно разъезжать куда хотела.
И надо же, чтобы именно в это время в Тарусу нагрянул очередной «шизофреник» – пустоголовый студентик, восторженный поклонник Цветаевой. Он только что прочитал ее рассказ «Кирилловны» и жаждал исполнить содержащееся там пожелание: поставить на одном из тарусских холмов камень из тарусской каменоломни с надписью: «Тут хотела бы лежать Марина Цветаева».
Намерение, надо сказать, было столь же глупым, сколь и бестактным по отношению к обитателям Тарусы, тем более что пристроить этот камень студентик желал не где-нибудь в отдалении, а прямо на тарусском кладбище, рядом с могилой художника Борисова-Мусатова. Его ничуть не смущало, что вокруг уже находились чьи-то могилы, и водрузить такой монумент без ущерба для них не представлялось возможным.
Неугомонная Анастасия загорелась этой нелепой затеей и предложила место получше: прямо на участке племянницы, в углу. Видимо, чтобы толпы одержимых поэзией Цветаевой паломниц могли вторгаться в садик Ариадны и, топча ее огороды, поклоняться священному камню. Сделать это было тем легче, что Ариадна отсутствовала. Но упрямый студентик не желал в углу. Ни сама Цветаева, ни один из ее обожателей не разместил бы свой дар в углу: только на самом видном месте!
Студентик сторговал в местной каменоломне четырехметровую гранитную глыбу, почти тонну весом, заказал на ней надпись «М.Цветаева» и с помощью наемных рабочих самовольно водрузил этот величественный монумент перед входом на кладбище. Камень встал наискосок, загораживая вход, но это обстоятельство студентика особенно радовало: не заметить его было просто невозможно.
Возмущенные жители Тарусы известили Ариадну срочной телеграммой. Аля тут же написала городским властям гневное письмо от имени возглавляемого ею же комитета по созданию культа личности Муси с требованием немедленно убрать дурацкий никому не нужный камень. И выдающийся памятник культуры убрали, – к великой досаде Аси.
Ася позже пыталась подбить какого-то другого студентика проделать тот же трюк, но тот, будучи чуть умнее или чуть трусливей, прямиком отправился к Але, та погрозила ему внушительным кулаком и милицией, и дело
