О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
А лучше приезжайте к нам. Завидую питерцам. Мечтала бы тихонечко в уголке посидеть и послушать. Особенно меня интересует тема – “Глупость как главный враг”. (Есть такая проблема, но я стараюсь бороться.)
Еще раз большое Вам спасибо.
Ваша Майя».
Ответил Самуил Аронович в тот же день (18 сентября 2012 года):
«Ну, слава Богу, дорогая Майя. А то эта бандероль шла так невообразимо долго, что я уже и не надеялся. Как раз готовлюсь к этой завтрашней лекции – первой из трех – и понимаю, что проявил самонадеянность. И – в конечном счете – ту самую глупость, с которой мы все так безуспешно и безнадежно сражаемся. А она – то как танк, а то – как вирус».
Про танк и про вирус – я еще тогда потряслась точности и всеобъемлющести этой формулировки. А уж сейчас, учитывая все общественные и политические реалии…
Про них мы, кстати, тоже говорили. Не только же про литературу.
И не было случая, чтобы С. А. меня не понял. И плечо не подставил.
Однажды рассказала ему историю моей статьи про Познера и Урганта. Вернее, про их фильм о Германии. Так и назывался этот очередной их сериал – «Германская головоломка». И я посмела деликатно, мне кажется, фильм раскритиковать. А Познер обиделся и ответил на эту, вот честно, вполне доброжелательную критику в пространном комментарии к моей статье в «Новых известиях». Ответил некрасиво, и я, барышня чувствительная, заметалась. Ну и догадайтесь, к кому кинулась? К Лурье, конечно.
Какое прекрасное большое письмо Самуил Аронович мне написал. Как поддержал, как успокоил. Какую исчерпывающую точную характеристику дал Познеру. И черту подвел под всем этим.
«Так что не огорчайтесь, дорогая Майя. Когда такой человек высокомерно Вам грубит – это лучше, чем если бы лицемерно хвалил» (12 декабря 2013 года).
Возился, короче, со мной. А ведь в это время уже болел. В том же письме лишь краем этой темы коснулся.
«К сожалению, я сейчас не в Петербурге. А в Пало-Альто, Калифорния. Лечусь от довольно тяжелой болезни. Верней – врачи пытаются ее ход притормозить. Однако не унываю и даже кое-что пишу. В 10 номере “Звезды” – про “Кармен”. А в январском будет еще один, важный, мне кажется (во всяком случае, важный для меня) текст. Если хотите, пришлю».
Конечно, я хотела, чтобы прислал. Чтобы продолжал работать. Чтобы был, был…
Из моего письма 14 декабря 2013 года:
«Я только не понимаю – что это… Почему я получаю такую радость от Ваших текстов. Почему я бегаю с ними и читаю своим друзьям. Почему я, поругавшись с семьей, и – чтобы не орать на них – вредных, беру Ваши книжки, и читаю… про Ремарка, про Петербург, про Бродского, про вообще неизвестные мне тексты, истории, детали…
Дело даже не в блестящем Вашем стиле, уме, образованности совершенно какой-то фантастической… Вот такое чувство, что Вы мне руку протягиваете и говорите: Ладно, Майка, все пройдет… И ведь вроде Вы не особенный даже оптимист. Скорее даже наоборот… Но вот со мной – у Вас такая получилась история».
Говорю же: всем хотелось с ним поделиться. Мыслями о жизни в первую очередь. И о России, конечно. Очень он переживал.
Из письма за 11 декабря 2011 года: «У нас сегодня два митинга протеста, один разрешен, другой – нет, постараюсь побывать и там, и там. Это важные эпизоды…»
А я тут еще напомнила Самуилу Ароновичу одну его цитату. В письме от 29 июня 2015 года.
Послала ему свою статью про Анну Франк, опубликованную в «Новой газете», и написала, что трагические процессы в обществе иногда обнаруживаются слишком поздно. А в постскриптуме добавила:
«P. S. Ой, забыла еще про один повод: тут недавно умница Шендерович в “Особом мнении” Вас процитировал. Вот теперь я его процитирую. Насколько вспомню, конечно. “Замечательный питерский литературовед Самуил Лурье ‹…› замечательно сформулировал: “Песчинка не чувствует оползня””. Говорили, Самуил Аронович?»
3 июля получила ответ: и про статью, и про песчинку:
«Дорогая Майя, лучше написать невозможно. Спасибо. А про песчинку и оползень я не только говорил, но и писал в послесловии к “Барселонской прозе” Е. Г. Эткинда.
Счастливо Вам!»
И это было предпоследнее письмо С. А.
Я, уже понимающая трагическую серьезность его болезни, но все равно не желающая это принимать, благодарная невероятно за добрые слова о статье, написала ему сразу в тот же день.
Несколько слов-то всего. Даже без обращения.
«Люблю Вас… Очень…
Ваша Майя.
P. S. Не сердитесь, что пристаю. Сами разрешили».
И он ответил. Коротко и навсегда. Теперь понимаю, что почти из последних сил.
«Конечно, не сержусь. Конечно, очень доволен.
Ваш С. Л.»
Я надеюсь, что он не сердится и сейчас. Что простит мне эти эмоции, которые так, наверное, чересчур. Что улыбается все равно. И что все знает. И утешает нас. Литературой, литературой… Не случайно ведь сам писал:
«Каким бы одиноким ни чувствовал себя человек, он все-таки не сойдет с ума и не махнет на жизнь рукой, пока перечитывает “Историю одного города” и “Капитанскую дочку”».
И еще – важное.
«Пока в России разрешают свободно читать Пушкина – будем верить, что потеряно не все».
Я бы посмела по-другому сказать: пока мы читаем Лурье, и в нас не все потеряно.
Галина Глушанок. О С. А. Лурье
Самуила Ароновича я узнала чуть ли не школьницей, побывав на одной из его лекций в Музее Достоевского. Потом студенткой пришла в редакцию журнала «Нева», исполняя какую-то просьбу Светы Руденской, дочки нашей хранительницы Лицея, Марии Петровны Руденской. Там я, третьекурсница, и познакомилась с С. А.
Как-то раз, встретившись в троллейбусе и проехав весь Невский, мы вышли на одной остановке. Здесь и выяснилось, что мы соседи. С. А. жил на Полтавской, я – на 2-й Рождественской. Потом эти троллейбусные встречи периодически повторялись, одну из них запомнила. Поздним вечером я ехала с Васильевского острова с сумкой, набитой книгами. Их отдали друзья, уезжающие из страны насовсем. На Невском в троллейбус вошел С. А., и мы о чем-то болтали всю дорогу, и мою тяжелую, неподъемную сумку С. А. увидел только при выходе. Разумеется, он взял сумку и пошел меня провожать.
Дома была мама, которая сразу же пригласила его к столу, отчего С. А. решительно отказался. Тогда мама, женщина веселая, жизнерадостная и непосредственная, сказала: «Ну раз вы не хотите чаю, тогда, хотите, я вам спою?» И мы рассмеялись. От сольного концерта С. А. тоже отказался – «в другой раз непременно».
